Павел Халов - Пеленг 307

Газеты приносят без пятнадцати двенадцать. Соседи приходят обедать к двенадцати. Газета торчит в ручке двери — у них нет почтового ящика. Ровно в двенадцать газету возьмут.

Чтобы не прозевать, Семен несколько раз выглядывал в коридор и прислушивался, не идет ли почтальонша. Наконец послышались ее шаркающие шаги. Не успела за ней закрыться дверь, как газета была уже в руках у Семена. Каждый день на первой полосе дают сводку по Управлению тралового флота под заголовком: «Вести с промысла». Он нашел ее. Круглыми жирными буковками в столбик были напечатаны названия судов, а рядом обычным шрифтом в скобочках указаны фамилии капитанов. Суда назывались по количеству улова. Семен пальцем вел по списку: «Карагинский», «Орбели», «Смелый», «Беляна», «Крутогорово», «Первенец» и, наконец, «Коршун». Капитан Федоров Ф.В., 650 центнеров. Это значит, что в Олюторку «Коршун» пришел с трюмами, залитыми почти под жвак.

Наверно, это особенность «Коршуна» — с полным грузом он глубоко садится в воду и не отыгрывается на волне, а режет ее надвое и принимает на палубу. На средине волны винт оголяется, в машинном все трясется от вибрации, а первый номер частит и захлебывается. Тут надо следить очень внимательно.

В Северной трудно сдавать рыбу. Почти всегда ветер. А берег каменистый. Мокрые, обкатанные тяжелым морем темные камни. Если работает ост — зыбь свободно входит в бухту. Дно, тоже каменистое, плохо держит якорь, время от времени надо потравливать. Но все равно судно дрейфует...

По ковровой вытертой дорожке «Вулкана» к выходу шел невысокий моряк. При каждом шаге на его рукавах тускло вспыхивали золотые шевроны. Зал гудел и стонал, густо слоился табачный дым. Звякали инструментами ребята из джаза, собираясь играть. Но моряк шел сквозь шум и чуть покачивался. Он четко ставил ноги, и было видно, что он пьян. На коричневой шее ослепительно белел краешек воротника рубашки, выглядывавший из-за черной тужурки. Моряк шагал напряженно, стараясь держаться прямо, и не заметить его было нельзя.

Удивительно знакомой показалась Семену его собранная фигура. Моряк покачивал правой рукой, точно чем-то похлопывал себя по ноге, и когда поравнялся со столиком Семена, тот увидел знакомые косые бачки.

Это был Ризнич. Семен недоуменно посмотрел ему .вслед. Ризнич почувствовал это. Он зябко повел плечами, как будто раздумывая, обернуться ли ему. В нескольких шагах от застекленной двери он вдруг остановился и круто повернулся, тяжело обводя глазами зал. Его взгляд медленно перебирал столики. Потом брови дрогнули: он увидел Семена. Немного поколебавшись, Ризнич медленно двинулся к нему. Семен поднялся.

— Сидите, сидите, — процедил сквозь зубы Ризнич, касаясь стола кончиками пальцев. — Теперь можно не вставать — я больше не капитан... — Ризнич болезненно и вместе с тем брезгливо улыбнулся. Ему приходилось смотреть чуть-чуть вверх — Семен был выше.

— Что вы пьете? — спросил Ризнич.

— Коньяк... Хотите?

— Вы здесь ходите в любимчиках, в этой дыре? — не отвечая на приглашение, сказал Ризнич. — Всю жизнь терпеть не мог любимчиков. — Он опять брезгливо усмехнулся. Усмехался только его маленький жесткий рот, а глаза по-прежнему смотрели мертво, не мигая. — Я пил «Кубанскую», — добавил он. — Коньяку в карточке нет.

— Давно вернулись, капитан? — спросил Семен.

— Хочешь узнать, механик, давно ли меня вывели в расход? — неожиданно переходя на ты, с циничной прямотой сказал Ризнич. — Хочешь и боишься? Не надо бояться. — Он крепко потер ладонью щеку. — Давно... Этот механик, кажется, вы зовете его Меньшеньким, отказался от денег и подал рапорт. Это же сделал старпом. Я ожидал от кого угодно, но не от него. Я пришел сюда на танкере.

— Капитан, — тихо сказал Семен, — вы плохо знаете Спасского. Если бы не он, мы бы с вами никогда не встретились на земле.

— Две капли на переборке, и уже наделали в штаны...

— Э-э... помпы не выключались трое суток. Вы же знаете.

— Все равно... Я пришел сюда на танкере и ответил на все вопросы...

Раздраженье глухо поднималось в Семене. Он отчетливо произнес:

— Я мало знаю вас, капитан. Но однажды вы не ответили на один вопрос.

— Не понимаю тебя, механик. Надо говорить прямо.

— Девятнадцатого февраля вам задали вопрос. Собственно, его задали всем, но ответить должны были вы. Капитан, помните этот день?

Семен взял со стола ножик и черенком начал стучать по краю тарелки. Чтобы лучше слышать, Ризнич пригнул голову. Губы его шевелились. Он читал: в-а-ш-и-п-о-з-ы-в-н-ы-е-п-о-р-т-п-р-и-п-и-с-к-и...

— Я думал, что имею дело с моряками, — сказал он, когда Семен закончил.

Семену был жалок Ризнич и ненавистен. Еще немного, и он бы ударил его. За все... даже за этот опостылевший зал. Отсюда легко достать. И это смешанное чувство жалости и гнева заставило Семена отвести глаза.

— Но я выберусь, механик. Запомни. Я выберусь.

— Выбирайтесь, капитан, — устало сказал Семен и грузно опустился на стул.

Когда стоишь у подножья скалы, нависшей над морем осклизлыми выступами, она представляется нелепым нагромождением камней. Но если смотреть на нее с палубы судна на расстоянии двух миль, когда прорезаешься сквозь холодный зернистый туман, она становится понятной, и выступы ее воспринимаются логическим продолжением друга друга.

Наверное, и жизнь человека так же. Надо отойти в сторону, оглядеть человека, вспомнить все, что знаешь о нем, — и глаза, руки, высказанные им вслух мысли, поступки сольются в единую форму — в характер. Может быть, Семену и не хватало этой последней встречи, чтобы понять Ризнича.

Ризнич давно ушел, а Семен еще видел тяжелые глаза и ожесточенный, брезгливый рот. Но больше всего его поразила спина Ризнича, когда он повернулся, чтобы уйти прочь. Плотно обтянутая тужуркой, сшитой с нездешним шиком, она как бы выражала отношение Ризнича к нему, Семену, к этим людям за тесно поставленными столиками, к Феликсу, который сейчас, наверно, торчит на верхнем мостике «Коршуна» и, зябко поеживаясь от сырости, вглядывается в каменистый берег Северной, к Меньшенькому, вспыльчивому, длинноногому и смешному. Да и к продутой ветрами Олюторке с ее бесконечными щербатыми скалами, полощущими в пене прибоя зеленые бороды водорослей.

«Волк, — подумал Семен. — Волк... И хватка у него мертвая — он перервет горло любому, кто встанет у него на дороге. Сейчас его долбанули, но дай ему перевести дух — и он опять выберется...»

Суда постепенно возвращались с промысла. По одному, по два они возникали в зеленоватой чаше Авачинской бухты, беззвучно двигались к причалам и казались издали крохотными насекомыми. Из-под острых форштевней у них разбегались тонкие усики бурунов. Тральщики подходили ближе, и можно было увидеть, что их черные когда-то борта порыжели, такелаж провис, потускнела веселая краска полуютов, а над высокими кормами треплются прокопченные, исхлестанные до бахромы флаги.