Павел Халов - Пеленг 307

Они швартовались, подлетая к причалу «самым полным» и только метрах в двадцати от него давая задний ход. Во всем их облике было что-то горделивое и отчаянное. Они возвращались потрепанные, но с победой — как солдаты. И капитаны знали, что не одна сотня глаз смотрит на них с берега, и это не было лихостью.

Девятый причал заселялся.

Под высоким бортом «Генерала Багратиона», домовито дымившего всеми трубами, густел молодой лесок мачт. Тральщики жались друг к другу, уступая место вновь прибывшим. Трюмы были раскрыты для проветривания, и стоило лишь потянуть ветру с моря, как по улицам расползался какой-то плотный и физически осязаемый запах рыбы, мокрых снастей и угольной гари.

Путина заканчивалась. Те, кто еще оставались в море, добирали поредевшую вялую камбалу.

Погода никак не могла установиться. То пригревало солнце, и с почерневших сопок к центру города, а оттуда в бухту неслись широкие потоки мутной воды; то наползал туман, и к вечеру разыгрывалась короткая весенняя метель, за ночь все снова покрывалось снегом, а по утрам грузовики обдавали прохожих с головы до ног тяжелыми фонтанами бурой жижи. А белые пятнышки льдин в бухте бледнели, принимая цвет воды. Но чем теснее набивалась судами бухта, чем многолюднее были улицы, тем просторнее делался город. В редкие солнечные минуты он яростно сверкал стеклами окон и мокрым асфальтом.

Уличная толпа все плотнее населялась черными фуражками с темными рыбацкими «крабами», озабоченно пробегали нарядные девчата в блестящих резиновых ботиках. И даже портовый гул загустел по-весеннему.

Камбальная путина заканчивалась. Даже если бы Феликс пытался до последнего использовать оставшиеся дни, чтобы наверстать упущенное, все равно «Коршуну» пора было вернуться с часу на час. Семен ждал. Ждал и боялся. Бледнея, он прислушивался к шагам в коридоре, раздававшимся в необычное время, натягивал плащ, уходил бродить по городу и спохватывался тогда, когда осознавал, что опять плетется вдоль причала и вглядывается в надписи на бортах судов. Изредка его окликали с какого-нибудь траулера. Он машинально отвечал и тащился дальше, переходя вброд лужи с радужными пятнами соляра и обрывками снастей.

Лес мачт сделался таким плотным, так тесно стояли суда, что бухты за ними уже не было видно. И казалось, что заснеженные скалы той стороны навсегда запутались в паутине штангов и талей. А рыбаки валили и валили веселой разношерстной толпой мимо Семена... Но все это были не те, кого ждал он.

Семен подходил к самой кромке воды. Сапоги по щиколотку впаивались в зыбкий песок. И легкая волна, подкрадываясь, тонким лезвием касалась голенищ. Было пусто в душе, и кружилась голова. Он не верил самому себе. Он даже взял билет на морской трамвай, чтобы убедиться еще раз. Выдержки хватило только до Сероглазки. Весь путь туда Семен простоял один, прижавшись спиной к рубке, бессмысленно смотрел в воду и не мог оторвать от нее взгляда.

Осунувшийся и посеревший, весь в липкой испарине, он сошел в Сероглазке, втянув голову в плечи и пряча в карманах плаща вспотевшие руки. С морем все кончено — это было ясно...

Назад он добирался автобусом.

Не настолько велик Петропавловск, чтобы человек мог в нем затеряться. Семен не прятался. Он просто ждал. А когда ожидание сделалось невыносимым, опять пошел в «Вулкан» за столик, что стоит справа у стены рядом с оркестром...

В комнате горел свет. Кто-то сидел на подоконнике.

Семен знает, кто зажег свет в комнате. Спешить больше некуда. Трезвея, он сел на грязную ступеньку крыльца, закурил и тянул папиросу, пока не загорелся бумажный мундштук. Потом пошел к себе.

Их было четверо. На подоконнике в плаще и в кожаных перчатках сидел Феликс. Его фуражка с коротким козырьком лежала тут же. На кровати Федосова полулежали Меньшенький и Кузьмин. Свои телогрейки они сложили на табуретку.

На кровати Семена поверх одеяла спал четвертый — Мишка. Он до самого подбородка укрылся старой, еще курсантской, шинелью.

— Здравствуйте, мальчики, — осипшим от волненья голосом сказал Семен с порога. Плащ был застегнут неправильно: уголок воротника мешал говорить. Он стал расстегивать его и не смог, потянул. Верхняя пуговица с мясом упала на пол.

— Привет, старина, — сказал Феликс, соскакивая с подоконника. Он шел к Семену, снимая перчатки.

Семен принялся стаскивать плащ. Не рассчитав, задел рукой умывальник. Вода полилась в таз.

— Я каждую ночь видел вас всех во сне, а Ризнича, кажется, наяву, — криво усмехнувшись, сказал Семен.

— Ф-феликс, — подал голос Меньшенький. — Мы зря не слопали крабов и н-не вып-пили коньяк. Я говорил, что он придет ч-чуть теплый.

Только сейчас Семен заметил, что на столе стоит ведро, из которого торчат бледно-розовые клешни вареных крабов.

Феликс не ответил Меньшенькому. Он цепко взял Семена пальцами за щеки. Диковатые глаза Феликса смотрели на него из-под припухших век. И Феликс показался ему далеким. Как в бинокле, если смотреть в него с другой стороны.

— Было очень плохо, старик? — тихо спросил Феликс.

Слезы мешали Семену смотреть. Он хотел сказать, что нельзя так долго болтаться черт знает где, хотел сказать, как ждал их и боялся. Но, помимо воли, из него перли какие-то другие, ненужные слова. Отбросив руку Феликса, он заходил по комнате, крича и размахивая кулаками, и нес чепуху.

Проснулся Мишка. Он сел на койке, тупо переводя взгляд с одного на другого, спросил;

— Чего он авралит?

Семен так бы и продолжал до утра, если бы не Кузьмин. Неожиданно просто тралмастер сказал:

— Давай посуду, Семен...

Нашлась только одна кружка. Свою Федосов увез в Рязань.

— Эх, молодо-зелено, — проворчал Кузьмин, вытаскивая из кармана пластмассовый складной стаканчик.

Семена силой усадили на кровать между тралмастером и Мишкой, еще не проснувшимся окончательно. Напротив устроились Феликс и Меньшенький. Ведро с крабами водрузили между коек на табуретке. Было тесно. Коленями Семен больно упирался в ребро табуретки. Феликс налил до краев обе посудины. И, поколебавшись, отставил стаканчик в сторону.

— Будем из одной, — объявил он и поднял кружку. — Старина, — обратился он к Семену, — мы неплохо тралили...

Семен перебил его:

— Костя, этот капитан не приходил в машину довертывать шурупы? — Он нажал на слово «этот». — Теперь капитаны знают, где и что довертывать!

Феликс нахмурился.

— За то, что мы снова вместе, — сказал он и выпил первым.

— Миша, — сказал Феликс Лучкину. — Ты останешься здесь. До нашего прихода. Твою вахту отстоят. Я скажу. А то этот осел начудит, на свою голову. Мы придем в десять. Нет, в одиннадцать, — поправился он, для чего-то посмотрев на часы.