Константин Еремеев - Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей

От реки сворачиваем на тропинку, которая ведет через лес прямо к Муталамби. В лесу уже видны первые приметы осени. Ну что ж, пусть опять приходит осень, пусть приходит сюда, в лес, на озерки, но еще не к нам двоим… Мысль тянется, сучится; я шагаю по петляющей среди деревьев тропе. От Муталамби тропа подводит нас прямо к Аги. Садимся на велосипеды. Долгий подъем в гору, а там с горки вниз. Домой.

Во дворе нас встречают дочь Илона, уже почти девушка, и сынок Тимо, неутомимый мужичок, который возится на лужайке с машинами. Хозяйка дома, Марпа Доментьевна, спешит с крыльца навстречу рыболовам.

— Уже вернулись? Ну и быстро, а вой-вой! — и она торопится в избу, плеснуть в миску хоть ковшик воды. — Рыба воду любит, — говорит она и ставит миску на ступеньку крыльца.

Таков старый карельский обычай. Так в этих местах делалось испокон веков. Люди верили, что в следующий раз рыбы попадется еще больше, если ее положить в воду, а не на сухое дно. Попалось порядком и на сей раз, хотя бабка Торопыга проводила нас своим вострым взглядом. Нет, видать, прежней силы во всех этих местных поверьях. А осталась ли своя сила в легенде о пороге Аги? Как знать…

Родился в 1943 г. в г. Новороссийске. В 1961 году приехал в Карелию. Работал кочегаром, складским работником, грузчиком, доковым рабочим, преподавателем в школе работающей молодежи, в редакции районной газеты. В 1965 году окончил Карельский пединститут.

В настоящее время — ответственный секретарь редакции журнала «Север».

С женой Трофимов развелся давно, еще на Севере, лет пять назад. Детей у них не было. Он приносил домой зарплату, из которой много пропивал, но все же оставалось довольно. Жена не ругалась. Прожил так Трофимов почти до седин и вдруг почувствовал, что надоело. Расстались просто. Она его, уже разведенная, и на вокзал проводила.

— Смотри, Петенька, захочешь, возвращайся, — сказала жена и посмотрела ему в глаза.

В поезде, отвернувшись к стене, Трофимов чуть не заплакал от жалости. Вагон тяжело подпрыгивал, на душе у Трофимова было смутно. Он ехал к брату на юг.

— Хоть жизнь посмотрю, — говорил он себе, но вообще-то и сам не знал, зачем едет…

Первый вечер братья хорошо и весело провели дома, два следующих отдали городским ресторанчикам, являлись домой шумными и дружными. Утром брату было сделано внушение. Он виновато выслушал жену, и все пошло тихо, мирно.

Долго жить у них Трофимов не стал. Здесь был свой уклад, в свое время ложились спать и вставали. Надо было приходить вовремя, вечерами торчать у телевизора. Трофимов загрустил и ушел на квартиру — в маленькую времянку на холмах, дешево сданную глухой старухой.

Сперва ему там нравилось. Холм этот еще только осваивался, дороги, можно сказать, не было, кругом небольшими пятачками пестрели огороды. По вечерам он читал газету, потом сидел на удобном бревне, слушал, как бежит внизу речка.

Он давал старухе деньги с получки, и она ему готовила. Жил небогато, спокойно и немногословно.

С детства ему приходилось надрываться и торопиться. Позже, уже взрослым, рвался за большой зарплатой, напивался, и все это тоже казалось гонкой за чем-то неуловимым.

Непривычное спокойствие бытия, сначала нравившееся ему, потом стало тяготить.

«Что-то не то, наверно, я старею», — думал он и тихо удивлялся себе: зачем развелся с женой, уехал, чего сидит вот так у глухой старухи? Слушая речку и глядя на мигающие звезды, Трофимов грустил, что ни от жены, ни от тех женщин, с которыми он был, у него не родилось сына, никого.

Южные вечера казались ему мудрыми, полными, и среди них он чувствовал себя маленьким и неудавшимся. Трофимов испугался своей неудачливости еще на Севере, но и здесь ничего не изменилось. Он подолгу не спал, ворочаясь на скрипучей кровати, ненавидел стук часов. Пространство, окружавшее его, он чувствовал всем своим существом, и оно угнетало.

Вот в такой момент Козлов — он работал тут же на заводе — посватал Трофимову одну знакомую женщину, и Трофимов ухватился за это предложение.

Как-то после работы Трофимов увидел Козлова, когда тот стоял около уличного лотка с яблоками.

— Хозяйка послала?

— Да, завтра у дочки день рождения, не хватает яблок на пирог.

— Ну, а как с твоей знакомой? — криво усмехнулся Трофимов.

Козлов подумал.

— Ладно, подожди меня здесь, отнесу яблоки.

Трофимов успел заскочить к брату, занял пятерку и купил вина.

Мария Степановна жила на одной из многочисленных улиц, которые щелями тянулись от центра города и выдыхались в низкорослых лесах и кустарниках. Идти им пришлось долго. Речка, которая текла здесь, прижимала их то к одной, то к другой стороне улицы, ее приходилось много раз перешагивать.

Козлов как-то забыл упомянуть о внешности Марии Степановны, и Трофимов смотрел на нее с напряженным и стеснительным вниманием. Ей было сорок восемь, из-за полноты она двигалась немного враскачку, черные волосы ее посерели и казались похожими на водоросли.

Они подали друг другу руки и назвали свои имена, хотя уже знали их. Затем сразу сели за стол. Добротные кушания и водку в графинчиках Трофимов одобрил — жить умеет. За столом Мария Степановна не суетилась. Вилки, нож, соль всегда оказывались на месте. Если она все же выходила на кухню, то являлась оттуда с новым блюдом или графином. Это ему тоже понравилось.

Трофимов прикидывал: как будет есть здесь, спать, как сойдется с ней характером. Выходило вроде все по-человечески.

«И, видно, строга, особенно не напьешься», — почему-то решил Трофимов.

— Я так: дома пей, а на улицах, под ларьками — хуже нет, — словно откликнулась она.

«Ничего, — про себя согласился Трофимов, — правильно, хватит».

Пил он сдержанно, не пьянел; не то чтобы хотел показать товар лицом, а просто стеснялся. И он, и Мария Степановна говорили мало. А Козлов, в восторге от графинчиков, болтал за троих.

Он рассказывал истории, по большей части связанные с выпивкой: мужик он был не великого ума. Потом замолчал, оглядел их, игриво бросил:

— Ну, что?

— Ничего, — ответили Мария Степановна и Трофимов и дружелюбно поглядели друг на друга.

— Ну и ладно, — заключил Козлов, — а я пойду.

И убежал виниться перед женой.

Мария Степановна хотела убирать со стола, но Трофимов сказал, что незачем. Она села. Наступило молчание. Трофимов понимал, что ему уходить не надо, и все-таки было неловко вот так деловито, по-хозяйски оставаться.

— Так я и живу, — вздохнула Мария Степановна и обвела глазами комнату.

— Хорошо живешь, — Трофимов тоже оглядел ее.