Константин Еремеев - Озеро шумит. Рассказы карело-финских писателей

Встал я, повернул к огню бидоны другим боком. Лег опять и погрузился в свои думы. Уморившись от многочасовой маяты, незаметно впал в дрему, и уже во сне растянулся рядом с валежником. Когда я приоткрыл глаза, почудилась мне по другую сторону полыхающего костра вроде тень Вейкко. Но сон потянул мою голову к теплу шубы, и привидение тут же исчезло.

Когда я наконец проснулся, свирепый ветер утих. В черном небе видна была луна, а вокруг, на снегу, приплясывали причудливые тени. Бидоны с молоком исчезли. И только потом, откуда-то из-за ельника, я услышал гул и громыхание трактора. Донесся голос Теппо:

— Подымайся! У твоей машины ведро с водой. Налей в радиатор сколько есть, а у ручья добавим. Там дождемся Вейкко, он со своей машиной загорает за холмом. Бульдозер пошел расчищать ему дорогу.

Теппо есть Теппо; что ни случись. Он целую ночь провел на ногах и теперь уже заботится о нас, как о детишках.

Родился в 1924 г. в с. Череватово Горьковской области, в крестьянской семье. Окончил педагогическое училище, ушел на фронт. Демобилизовали после контузии в 1942 г. В 1947 г. окончил факультет журналистики Уральского университета в г. Свердловске, работал корреспондентом, много ездил по стране. С 1948 г. — в Петрозаводске, член редколлегии журнала «Север». Литературную деятельность начал в 1953 г. Работает как драматург и очеркист.

Пьеса «В огненном кольце» (1957 г.) удостоена премии на Всероссийском конкурсе и поставлена в ряде городов страны.

Очерковая книга «Среди голубых озер» издана в Петрозаводске и в Москве. Издан сборник пьес «Время зовет».

С 1958 г. — член Союза писателей. За литературную деятельность награжден орденом «Знак Почета».

Геологическая экспедиция разбила палатки на том берегу Селецкого, как раз напротив села. По ночам я вижу из окна огни костров. Геологи — все молодые люди и все небритые, обросшие. Старый финн, который там же рядом сторожит нижнюю биржу и бреется каждый день, шутливо предлагает: «Ножниц и бритвы у вас, что ли, нет, парни? Я принесу…»

Они ищут в древних горах полезные ископаемые. А какие — не говорят. И нашли что-то. Но что? Кажется, железо. Это будущее Сельги. И сами горы — тоже будущее Сельги. Лет через тридцать, когда кончатся здесь спелые леса, люди будут взрывать и перерабатывать горы. Возможно, и раньше люди примутся за них.

Мы об этом беседовали с учителем Пуукконеном. У него землистый цвет лица, он сухо и надрывно кашляет. К тому же у Ивана Семеновича больная нога, и он хромает. Однако учитель Пуукконен почти каждое утро с книгами и газетами едет к сплавщикам и лесорубам. И почему-то он больше всего любит говорить с ними о будущем.

— Может так быть, — сказал он мне, — что крупный поселок на том берегу вырастет. А если геологи на самом деле нашли что-то доходное, то и город!..

Но и на этом берегу озера, рядом со школой, разбиты палатки и по ночам горят костры. Я сплю на сеновале и, когда озеро спокойно, слышу, как поют у костров парни и девушки — ровесники геологам. Их интересует в Сельге только старина, они — научная этнографическая экспедиция; готовят монографию о жизни карел в девятнадцатом веке.

Вначале я очень удивился этому: почти с натуры будут писать о прошлом веке! Потом я перестал удивляться. Жизнь повсюду имеет три измерения: прошлое, настоящее и будущее.

Со Степаном Васильевичем, у которого я живу, идем по лесу. Лес молодой, веселенький лес, грибной и ягодный, и птиц много — он сменил собою столетних гигантов, пущенных в сплав в довоенные годы. С доброй надеждой и радостью шумит хвоей и листвой. Но в одном месте я ступил на папоротники и мхи, и вдруг земля подо мной заходила, разъехалась, и я по пояс провалился в яму. Выбрался и подумал, что угодил в медвежью берлогу, но увидел почерневшие бревна, и меня захолодило: в здешних лесах люди и сейчас еще подрываются на минах, замурованных в дзотах.

Степан Васильевич спокойно спустился в яму и стал раздергивать папоротники и мхи, приговаривая:

— Это, может, еще и моя хоромина. В двадцать седьмом году мы тут лес валили…

Это было жилье лесоруба.

С осени приходила артель в лес, ставила за вечер сруб из четырех бревен, сверху на жерди накидывались еловые ветки, из камней посередине земляного пола сооружался очаг. Люди не входили, а вползали в эту «хоромину», сидели согнувшись, подпирая шапками потолок, а спали вповалку, не снимая полушубков. Портянки сушили на камнях очага… Рядом с избушкой ставился шалаш для лошадей, на которых артель вывозила бревна к сплавным рекам.

Жили лесорубы в этих избушках до весеннего половодья. Если рубили лес далеко от Сельги, то приходили домой только за продуктами — сухарями, пшеном, соленой и вяленой рыбой.

Поперечная пила, лошадка и избушка в четыре венца, без окон. Так было совсем недавно, но все это уже позабыто. Бараки стали строить для лесорубов в первую пятилетку, первая электропила появилась в 1947 году. И об этом редко кто вспомнит.

…Когда сказал этнографам о яме, в которую провалился, они обрадовались, побежали обмерять и зарисовывать такую завидную находку.

Часов девять утра. Улица давно опустела. Тихо и лениво плещется озеро. Жужжат мухи, летают слепни вокруг лошадей, те фыркают, крутят гривастыми сытыми шеями и небрежно отмахиваются иссиня-черными хвостами.

Лохматый этнограф в яркой клетчатой безрукавке навыпуск, в узких брюках и сандалетах на толстой каучуковой подошве рисует полуразвалившуюся баню, которую дядя Степа, занятый другими делами, не успел разобрать на дрова. Впритык к ней месяц назад он срубил новую баню. В тени под елкой сидят две собирательницы старины с прическами, каких пока нет в Сельге, а есть только в больших городах, и переводят с карельского плачи и причитания о покойниках.

Часть студентов и аспирантов из экспедиции отправилась с лопатами на кладбище, другие — на улицу Прякеля фотографировать и обмерять древние избы.

Этнографы знают, кто я, и с некоторых пор мы конфликтуем, особенно с этим лохматым художником. Сейчас он говорит:

— Все спит. Все мертво. Даже не верится, что где-то расщепляют атом, есть биокибернетика, Уланова и Пикассо, что человек уже вырвался из земного притяжения и над головой этого же человека, как дамоклов меч, висит водородная бомба.

Да, конечно, на улицах Сельги очень тихо и сонливо в ясные дни.

— Андрюша, а чего ты хочешь? — вступает в разговор девушка с красивеньким личиком, в юбке колоколом и босоножках с большими медными пряжками. Я никак не могу привыкнуть к ее прическе: кажется, что ее волосы взъерошил ветер или она забыла с утра причесаться. — До ближайшей станции полтораста верст, а станция называется Медвежья Гора. Пока доплетется сюда современность, будет усталой и сморщенной старушкой.