Алексей Чупров - Тройная медь

— Токарь, — подтвердил он виновато и хотел добавить, что у него еще есть специальности, но она продолжала говорить:

— Я видела на Западе, как тысячи людей становятся не нужны, дело всюду идет к безлюдной технологии.

— У нас в людях долго нехватка будет, — сказал Федор.

— Это только кажется «долго». — Она устало вздохнула. — Но мы не о том. Я вижу, мне вас не удастся переубедить…

— В чем переубеждать-то?! — внезапно приходя в отчаяние от упорства, с каким она пыталась навязать ему свою волю, воскликнул он. — В том, что любви у нас с Аленой нет? Это хотите доказать. Так есть она! Есть! И власти моей над собой, чтобы победить ее, у меня не находится. Я — человек.

— Вы обиделись, Федор. Ради бога, не надо. Какие тут могут быть обиды? Я верю, вы хороший человек, и за вашим отношением к Алене не скрыто никакого меркантильного интереса, как частенько случается теперь… Но, поверьте, мы с вами сейчас не понимаем друг друга, и по прошествии времени вы с Аленой перестанете понимать друг друга. И чем сильнее вы сейчас любите друг друга, тем больнее вам обоим будет потом понять, что вы люди разного уровня. Не выше там или ниже, нет… Но просто — разного. И вы подумайте еще. Прошу вас, Федор…

— Не знаю, что и сказать.

— Есть лишь два слова, которые я ценю по-настоящему: «да» и «нет».

В голосе у нее послышались слезы. И своим опечаленным лицом она так напомнила ему Алену. Он почувствовал себя виноватым и хотел уж утешать ее. Но она встала, сказала:

— Извините. До свидания. — И ушла.

Скоро вернулся возбужденный Чекулаев и спросил:

— Кто был?

— Мать Алены.

— Теща.

— Иди ты к черту!

— А ты видел, на какой машине она прикатила? Чуть не вся общага сбежалась смотреть…

— Ну и что?

— Ничего. Только один вопрос. Вы, товарищ Полынов, много ездили по стране, видели стройки, заводы, тружеников полей, а скажите-ка, товарищ Полынов, видели ли вы среди них дочь или сына министра, или заслуженного артиста, или академика? Не видели. И я не видел. Поэтому и советую тебе, завязывай ты эту историю. Не на блины же она тебя приезжала звать?

— Не на блины.

— То-то и оно… Они тебе жить все равно не дадут. Как говорится, с чужого возу, хоть в грязь, а — вон.

Конечно, и Чекулаев и Ирина Сергеевна были, возможно, и правы, но стоило Федору вспомнить Аленино лицо, пристальную нежность ее взгляда, как слова счастья начинали игру в его душе; «милая» гналось за другими — «радость моя», «девочка синеглазая», «солнышко»… Они будто в салочки играли. И самое легкое и резвое среди них было: «люблю тебя»; оно то догоняло другие слова и мысли, то беспечно убегало от них, то настигало вновь… И ничего не мог он с собой поделать — сидел под мартовским солнцем на ящиках с суппортами и улыбался.

— Что, будущий бригадир, солнечные ванны принимаем? — проходя, окликнул его Василий Гаврилович.

Незначимость вопроса показалась сейчас Федору обидной, он молча спрыгнул на асфальт и пошел в цех впереди старшего мастера.

«Вот как занесся человек, — подумал Василий Гаврилович. — Эти медные трубы похвал и премий и не таким голову кружили…»

Обидно, что и просто пригрозить Полынову как следует нельзя, не только потому, что Федор физически очень силен и даже преданные Бабурину парни не решились бы к нему подступиться, но главным образом потому, что не было в этом смысла. Именно Полынова считал Василий Гаврилович носителем той силы, которая тащила всех к переменам. Однако признавать неодолимость этой силы Василий Гаврилович не желал хотя бы из гордости. И эта-то гордость, не говоря уж о чисто практическом расчете, заставляла его думать о борьбе и жаждать ее…

Он смотрел в широкую спину Федора со смешанным чувством глубокой неприязни и неутолимой зависти к его молодости, энергии…

«Погоди, — шептал он, вслед за Полыновым входя в цех. — Еще не вечер… Есть еще у нас козыри на руках…»

Где-то в середине лекции массивная дверь справа от кафедры приоткрылась, и Андрей, оторвавшись от конспекта, увидел такое знакомое, но в то же время чем-то чужеватое лицо.

Отец!

Ах, сколько он думал о нем эти два месяца, как страдал, тоскуя и боясь за него и за себя! И ни письма, ни телефонного звонка; а звонить первому было страшновато…

Лекцию слушал весь курс, и почти сто человек повернулись на звук открывшейся двери…

Отец! Кровь бросилась Андрею в лицо, и он встал, прежде чем, отыскав взглядом сына среди других, отец поманил его взмахом руки и улыбкой и преподаватель, недовольно кивнув, разрешил выйти. Хорошо, что Андрей сидел у прохода, и никто кажется, не видел его лица, когда он, наклонив голову, торопливо спускался по ступенькам амфитеатра… Как ни глупо, но первой мыслью было: отбежал от следствия и хочет, чтобы Андрей его спрятал.

Они пошли рядом по рекреации. На дубовом диване сидела молодая женщина, одетая со вкусом и модно, но слишком старательно со вкусом и модно… И кольца на ее пальцах, и серьги, и кулон, всего было много, так что Андрей невольно вгляделся: золото ли? В последнее время само сознание того, что у него много денег, заставляло его присматриваться к самым разнообразным вещам получалось что-то вроде игры в оценку стоимости вещи и целесообразности ее приобретения… Золото, похоже, было золотом, и камни, кажется, не искусственные, но женщина явно не имела никакого отношения к факультету, и Андрей не мог быть с ней знаком. Между тем он успел перехватить ее взгляд и ему показалось, она смотрела на него с отцом как на давних знакомых…

Он покосился на отца… Ах, вот! Эти-то пошли усики и делали его лицо чужим. Неужели отец относится к тому сорту недалеких и слабых людей, которые, попав в трудную ситуацию, надеются избежать ее, меняя суеверно внешность?..

— Случилось что-нибудь, папа? — спросил с стараясь быть спокойным.

— Все нормально! — бодро ответил отец. — А если и случилось, то только хорошее. Броня крепка и танки наши быстры! — Он обхватил его крепко за плечи и, дохнув вином, шепнул весело в самое ухо: — Пронесло! Нам надо с тобой поговорить, сказал он громко. — Хочешь, поедем, посидим где-нибудь?

— Рад бы, но у меня лекция, — ответил Андрей, ожесточаясь из-за его настроения, вспоминая все страхи за отца и за свое будущее. — Если хочешь, подожди у меня, я потом сразу зайду.

Он отдал отцу ключи от своей комнаты в общежитии и кивнул ему. Молодая женщина, на которую Андрей обратил внимание, едва он прошел, встала, и, обернувшись, он увидел, как она направилась к лифтам. И это ее покачивание бедрами и кольца и серьги на мгновение связались в его сознании с пошлыми усиками отца… Андрей вернулся в аудиторию, но ему уже трудно было сосредоточиться на том, что говорил лектор. Одно вертелось на уме: зачем приехал отец? И чем больше он размышлял, тем отчетливее понимал: отец приехал за деньгами…