Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина

Впрочем, вчера вечером Елена Константиновна сообщила одну интересную новость: старший политрук Полянин куда-то переводится, вместо него прибудет фронтовик. «Комиссар с передней», — сказала Елена Константиновна. Я чуть-чуть подумал и легко решил: пусть уходит. Плохого мне Полянин ничего не сделал, хорошего, к сожалению, тоже. А при новом начальнике мои дела пойдут, возможно, лучше.

Чем же все-таки заняться? Буду смотреть в окно. Оно выходит во двор, в дальний его угол — там никто, похоже, не бывает.

В конце школьного двора, между стенами старого забора, зябнет под снегом калитка. Тихо дремлют покрытые инеем деревья. А в линейку вдоль забора вытянулись убранные снегом невысокие кусты. Присмотреться, это даже не кусты: черных веток не видно — на них чутко покоятся мягкие, будто ватные, подушечки из снега, какое-то сказочное нагромождение пушистых беличьих лапок. Тронешь неосторожно такое нерукотворное создание, оно тут же рассыплется, красота исчезнет и останутся топорщиться во все стороны оголенные тонкие ветки. Тихий заповедный уголок… Где-то в музее я уже видел такую картину. Но то было полотно, изображавшее помещичью усадьбу. Там тоже скучала под снегом растворенная калитка (забыли закрыть ее осенью), от калитки убегал петлеватый заячий след, а за ней, в глубине картины, темнел сиротливо пустой зимний лес. Бескрайнее снежное поле было бело. Вечером, при луне и звездах, оно бы светилось голубоватым светом…

Именно голубоватым. У нас в Сосновке зимние вечера всегда были почему-то акварельно-голубые.

В конце школьного дня, покончив со всеми неотложными делами, мы становились на лыжи и наперегонки спускались на Оку, чтобы затем попарно или поодиночке бежать под луной пять, шесть, восемь километров — кто сколько желает — по холмистым заокским просторам. Синий ветер свистит в ушах, под лыжами тонко повизгивает снег, легкий мороз покалывает щеки, а ты, опьяненный буйной радостью и чем-то приятно волнующим, летишь и летишь от холма к холму и только отмечаешь: бледно-голубое поле — это вершина, темно-зеленое, скрытое тенью, — это ложбина меж двумя холмами. И дальше, вперед и вперед, особенно если впереди тебя, точно спустившаяся птица, мчится озорная девушка, зовет поравняться с нею. Что ж, можно поравняться. Легкое усилие, резкий бросок — вот и поравнялись на узкой вершине снежного бархана. Нечаянный толчок в ее тонкую спину — и мы уже вместе, сначала на лыжах, потом как попало, один через другого, штурмуем глубокую темную долину. Медленно встаем, стряхиваем снег, собираем лыжи. Она выбивает холодные льдинки из кос, а ты деликатно извиняешься.

— Лешка, как не стыдно! — говорит она и обиженно поджимает губы.

На самом же деле она нимало не обиделась. Я вижу при лунном электричестве, как шаловливо блестят ее черные глаза и радостно прыгают длинные ресницы. В общем, нам обоим нравится эта случайная свалка в снегу, — я рад, что ее придумал. Мы снова, как бы невзначай, повторяем сумасшедший номер, затем убегаем дальше.

Поздно вечером, при торжественно царствующей луне, уставшие, мы возвращаемся.

— Спасибо, — шепчет она, тихо открывая калитку.

— До завтра, — отвечаю я и медленно удаляюсь на свой конец поселка.

Завтра новый безоблачный день, новые важные дела, новые радости и волнения…

Нас было четверо — друзей школьных лет, мы вместе учились и вместе проводили время. Про нас говорили: «Водой не разольешь». В действительности было иначе.

Нередко наш дружный квартет внезапно распадался, кто-нибудь временно выбывал, — тогда оставалось сколоченное трио. Но скоро возвращался и блудный четвертый… Этим четвертым чаще всего бывал Виктор — приятель капризный и манерный: он редко одобрял совместные затеи, но постоянно требовал видного места в четверке. Юрка и Пашка были куда снисходительней: не в пример Приклонскому, они ни на что не претендовали, но и ни за что не согласились бы покинуть добровольно корпорацию. Мне, секретарю комитета комсомола, сама судьба, должно быть, повелела быть цементирующим стержнем в синклите. Я ревностно оберегал его непрочное единство и всякий раз при разногласиях отыскивал основу для сплочения. Должен признаться, мне не всегда удавалось играть свою роль легко и безупречно.

Трое из нас на протяжении двух последних классов были постоянными членами школьного комсомольского комитета. Виктор при выборах комитета трижды баллотировался и трижды же с великим позором скакал на вороных. Проваливался потому, как представлялось его воображению, что девушки нашего класса будто не решались отдать за него голоса. Дело, конечно, не в девушках — они его действительно не уважали; дело заключалось в том, что Виктор слыл хвастливым и насмешливым парнем. Иметь же в комитете зубастого насмешника многим казалось совсем не обязательным и даже ненужным. Впрочем, это печальное обстоятельство ничуть не мешало Виктору участвовать в работе комитета. Мы не отказывали ему бывать на наших заседаниях и часто от имени и по поручению комитета просили «провернуть» то или иное масштабное мероприятие. Он, следует отметить, всегда с артистическим блеском выполнял такие поручения — если, разумеется, они ему нравились и если комитет гарантировал ему авторство инициативы.

Как-то мы сидели за маленьким столом под высокими кленами и до хрипоты решали один комитетский вопрос. Светило сентябрьское солнце… рядом, на площадке с пружинящей сеткой, сборные команды параллельных классов разыгрывали первенство по волейболу… за шахматными досками важно корпели любители головоломных комбинаций… группа малышей с песней и кошелками шла в пришкольный мичуринский сад… загоревшие и повзрослевшие за лето наши одноклассницы поодаль играли в крокет — стук деревянных шаров долетал под клены, и думалось: узорчатые лапчатые листья срывались с деревьев и падали нам на колени не сами по себе, а потому, вероятно, что их осторожно сдували вот эти грациозно легкие удары по шарам… Короче, жизнь средней школы в час перерыва между утренней и вечерней сменами плескала через край.. Только мы, комитет, ревнивые поборники общественного начала, обязанные своей инициативой и трудом споспешествовать благополучному ходу внеклассной работы, добровольно отрешились в этот благословенный час от соблазнительных увлечений спортом и в стороне от всех засели придумать что-нибудь новое, что внесло бы еще одну свежую струю в нашу и без того разнообразную жизнь.

— Эй вы, комитет! Какие проблемы решаете? — прозвенел с крокетной площадки голос Катюши Ильинской.