Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина

Я от души поздравил Виктора с женитьбой, хотя, добавил при этом, можно было и не торопиться.

— Нет, мы не могли откладывать. Счастье пришло к нам в войну, что поделаешь, Алеша.

Из землянки, стоявшей метрах в двадцати, вышел командир расчета. Оглядевшись, крикнул в нашу сторону:

— Приклонский!

Заметив меня, решил подойти.

— Можешь собираться. Звонил командир отряда, разрешил поменяться с мотористом сорок третьей. Доволен? — Мне сказал: — Жалко расставаться, товарищ лейтенант. Сработались — водой не разольешь. А Женю… — перевел глаза на Виктора, — Женю мы в обиду не дадим. Ты не беспокойся.

— Когда отправляться?

— Можешь — хоть сегодня, можешь завтра утром.

— Ну вот, — ни весело, ни грустно улыбнулся Виктор. — Все идет правильно, Алеша. Все совершенно правильно.

Утром, после тревожной и холодной ночи, я возвращался с отдаленных точек в штаб. В районе Старо-Невского шел ураганный обстрел. Трамваи остановились. Я укрылся в воротах Александро-Невской лавры и стал не спеша обдумывать новую лекцию.

Был конец ноября, в эти дни с языка людей не сходило слово Волга . Там разгоралась великая битва. Я вспомнил Царицын, восемнадцатый год. И думал: история, трезво говоря, не повторяется. То, что было в восемнадцатом, не будет в сорок втором. Опыт каждой эпохи индивидуален.

Посмотрел на облака — серебристо-белые — и вспомнил почему-то Пашку. «Чепуха! — сказал бы. Не-Добролюбов. — История, как и человек, имеет свою душу. Загляни человеку в душу — поймешь его эпоху».

Эти его слова я когда-то слышал. Вспомнив их теперь, подумал об Антипе. У Клокова — конечно же, холодная душа. Вдобавок, в ней нередко копошится волосатый червь. И когда он копошится, Антипа всегда злится. Стоишь перед ним и удивляешься: несчастный, да прищеми его зубами, раздави немедленно. Антипа не может с ним расправиться. Мохнатый червяк ему зачем-то нужен. А если бы люди имели прозрачную душу и умели по-доброму уважать других, как было бы просто, красиво, интересно. Осталось бы самое важное, общее для всех — это, вероятно, честность. И развитое чувство общественного долга. Такое поведение, что согласуется с интересами других и в то же время отвечает нормам твоей индивидуальности. В самом деле, спрашивал я, что составляет ценность твоего существования? И отвечал: духовная близость к другим, к своему народу, участие в общих делах. Ведь, говоря по совести, тогда и приходит настоящее удовлетворение, когда твое частное дело сливается с общим интересом — оно необходимо и полезно всем…

Кажется, набрел на что-то любопытное. Даже сознание того, что рядом с тобой ходит Антипа с его темным червяком, не омрачало моего приподнятого настроения. Антипа — исключение, досадное пятно на светлом горизонте. Этакие пятна погоды не делают…

В таком настроении я возвратился в штаб. Там, оказалось, меня ожидал инструктор политотдела армии — очень серьезный седоватый человек средних лет в погонах капитана. Он сидел за моим столом, перелистывал «Сводки настроений» и что-то выписывал из них в черную тетрадь.

Мы поздоровались. Он заметил, что ждет уже два с половиной часа, и без церемоний начал:

— Нас интересует, как агитатор полка и руководимые им агитаторы расчетов борются с блокадным кретинизмом. Стало известно, что вы недооцениваете эту работу.

Такое амбициозное начало меня глубоко возмутило. Я попросил объяснить, что такое кретинизм, и назвать симптомы этого недуга.

Он поглядел на меня, словно на чудака, и, расстелив на столе Антипины сводки и записи, с раздражением ответил:

— Так вот же эти симптомы! Вполне красноречивые свидетельства. Настроение солдат — в диапазоне от альфы до омеги.

Он продемонстрировал этот «диапазон», прочитав из тетради две характерные, по его разумению, записи. В одной, сформулированной в виде вопроса, выражалось искреннее недоумение: «Почему отбирают книжки? Читал «Записки охотника» — отобрали. Что за порядки пошли? Порядок или самодурство?» Вторая запись воспроизводила ходившую в первом дивизионе частушку о Чалом и Стекляшкиной:

— Ну и что же? — спросил я. — Эти сводки я читаю ежедневно и не вижу в них ничего тревожного. Настроения здоровые.

Он смерил меня в рост и в ширину, неторопливо кашлянул.

— Моторист сорок третьей у вас женился. Слышали?

— Женился.

— Десять дней назад женился, а теперь разводится. Это что по-вашему?

— Приклонский не разводится. Он женился всерьез. А на другую точку перешел затем, чтобы не отвлекать себя и жену от службы.

— Вы его защищаете?

— Считаю, поступил благоразумно.

Лицо инструктора не дрогнуло. Он вышел из-за стола, сунул правую руку за борт шинели и заявил спокойно:

— Я впервые вижу такого политически близорукого работника. В полку черт знает что творится, а вы даже не различаете, что хорошо, что плохо, что правильно, что ненормально. Суть кретинизма до сих пор не поняли!

Я продолжал сидеть. Спокойно и холодно ответил:

— Не зная истинного положения, не следует браться за обобщения. Тем более так решительно. Чего вы испугались? Чуждых умонастроений? У нас их нет. Морального разложения? Пока не отмечено. Вы слишком торопитесь с выводами.

— Вы удивляете меня, лейтенант.

— Как вам угодно, товарищ инструктор.

— Я вынужден передать наш разговор начальнику политотдела.

— По-моему, вы обязаны это сделать.

— Я так и сделаю.

— Всего вам доброго.

Так закончилась эта нелепая встреча. Кто напустил его на меня? Позже я узнал: активно старался Антипа. Но в тот злополучный момент, хоть убей, не мог догадаться, кому надо было ответчиком за полк выставлять меня. И зачем я сам, по доброму желанию, взял на себя столь благородную миссию. Я ходил и бормотал себе: проклятая диалектика! Если бы знать все ключи к ее противоречиям, было бы, наверно, спокойнее и проще. Но тогда — интересно ли было бы? Разве интересно получать разжеванную истину с фарфорового блюдечка? Пусть уж лучше синяки и шишки, но истину следует добывать самому. Конечно, можно было поступить поосторожнее — не дразнить инструктора. Но это означало бы поступиться совестью. Жить с мещанской осторожностью — морально непорядочно. Посмотрим, чем обернется дело.

Вечером, за ужином, почему-то пряча от меня глаза, Клоков нерешительно спросил:

— Ну что там инструктор… что он обнаружил?

— Нашел эпидемию. Повальное заболевание «блокадным кретинизмом».