Александр Хренков - Ленинградские тетради Алексея Дубравина

Виктория многими чертами напоминала Валю: такая же независимая, склонная к раздумьям, такая же насмешливо-спокойная. Глаза у них разные: у Вали — теплые, коричневые, у Вики — голубые, обжигающие. Валя, пожалуй, сдержаннее. Если полюбит, то любовь ее будет загадочной и нежной, даже слегка настороженной. Виктория — резче, стремительней, но эта стремительность ей шла.

Но почему же Валя? Я не сразу разобрался в этом. Разобрался уже утром: звезды побледнели, затем незаметно потухли, одна за другой, а я в одиночестве сидел у окна и решал сердечную головоломку.

Валя, говорил я себе, — моя лучезарная юность, какая продолжится (непременно продолжится) после безвременья войны. Юность была всего дороже. Она манила в будущее, звала в неизведанные дали.

И вот рядом с этой ничем не омраченной юностью стояла задумчиво-насмешливая Валя… Я уверен был: завтрашний день будет лучше вчерашнего, и всего, что захочет человек, он обязательно добьется. Валя тоже считала: человек непременно должен подниматься выше; она тоже искала лучшего. И ей, может быть, больше, чем мне, была свойственна щепетильная строгость в оценках, что хорошо, что плохо. Мог ли я обмануть себя, мог ли выкинуть из сердца ее неповторимый образ?

И тут же я думал о Виктории. Разве Виктория, по совести, не то же, что Валя? Будь Валя в Ленинграде, разве не принял бы ее неповторимый образ по-своему такой же неповторимый облик гордой Виктории?

Но разве виновата Валя, что мне суждено (не искал же я этого) встретиться с Викторией? Что бы она сказала, если б я спросил ее? Валя сказала бы: «Чудак человек! Наивный чудак-смехотворец! Хочет, чтоб я за него решала сердечные вопросы. Решай, пожалуйста, сам». Иначе не сказала бы.

Я упрекнул себя в жестоком эгоизме, пошел к телефону и позвонил Не-Добролюбову.

— Павел, как себя чувствуешь? Скажи, пожалуйста, пишет ли Катюша?

В трубке долго шуршало, потом Пашка дважды кашлянул и лишь затем сказал:

— А почему ты об этом спрашиваешь? Семь часов утра. Ты что, не спал сегодня?

— Не спал. Сидел и вспоминал. Вспомнил ее. Она ведь все там же, на старом месте?

— Все там же, вместе с Валей.

— Я забегу к тебе вечером. Есть один деликатный вопрос. Кажется, запутался.

Пашка засмеялся.

— Вале написать об этом?

— Не смей! Никоим образом! Слышишь, Павел, не смей! Понял меня?

— Нет, не понял. Говоришь загадками.

— Ну и воздержись. По-приятельски прошу, воздержись до разговора.

Пашка расхохотался. Хохотал безудержно целую минуту. А я кусал губы и злился.

К вечеру вызвал подполковник Чалый. Он не был сердит или недоволен. Напротив, в его грубовато-покровительственном тоне можно было уловить нотки простосердечного сочувствия и искреннего сожаления. Во всяком случае он стремился к чему-то благородному — есть ведь иные представления о благородстве, чем представления таких чудаков, как я!

— Вы встречались с капитаном Ященко — инструктором поарма?

— Да.

— Что между вами произошло?

— Поссорились. Не поняли друг друга.

— Вы что же, забыли афоризм Пруткова? Он говорил: «Бди!» А еще говорил: «Не задирай хвоста перед начальством».

— Прутков говорил и другое: «Щелкни кобылу в нос — она махнет хвостом».

— Тем более правильно. — Он посмотрел на меня точно впервые. — Чем вы его щелкнули?

— Мы разошлись в оценке морального состояния полка. Он утверждал — полк заражен кретинизмом, я не согласился.

— Ну и глупо, товарищ Дубравин. По-мальчишески глупо. Надо было щелкнуть каблуками и сказать: «Так точно».

— Но он же не прав!

— Он представитель начальства. Начальству виднее. Оно спускается к нам редко, зато свежими глазами отмечает то, что нам давно уже примелькалось.

— Вы тоже считаете, что в нашем полку неблагополучно?

— Считаю. Обязан считать! Недаром же там, наверху, выбросили эти лозунги. Почему наш полк должен представлять исключение? Не лучше ли держаться правил, чем цепляться за исключения?

— Я вашей логики не понимаю.

Чалый вспылил:

— Логика! «Слушаюсь!», «Так точно!», «Виноват, исправлюсь!» — вот логика и философия военного. Всякая другая — мальчишеская глупость и ошибка. А за ошибки платят. Платите и вы. — И снисходительно, с видимым сочувствием прибавил: — Предложили направить дело в партийную комиссию.

Я удивился и несколько растерялся.

— Какое дело? За что?

— За что?

Он полистал записную книжку, прочитал:

— «За политическую беспечность, выразившуюся в благодушной оценке морального состояния полка, и нежелание бороться с настроениями «кретинизма».

Я задумался.

— Советую признать ошибку. Признаете — отделаетесь выговором.

— А если не признаю?

Чалый снова вскинул на меня удивленный взгляд, словно никогда меня прежде не видел.

— Я, вы знаете, хохол. Упрямый человек. И то на вашем месте я подумал бы. Семь раз отмерь, один — полосни, как говорят в России.

Мне не хотелось слушать поучений. Сделав «под козырек», я спросил:

— Разрешите идти?

Он не удерживал меня, только сказал:

— Идите к Клокову.

Антипа сидел за столом и старательно выводил на папке-скоросшивателе: «Персональное дело тов. Дубравина…»

— Весьма сожалею, Алексей. Но, сам понимаешь, вынужден по долгу службы…

— Вынужден или рад?

— Чем я тебя обидел?

— Когда партийная комиссия?

— Комиссия дня через три.

— Что требуется от меня?

— Написать объяснение.

Я взял лист бумаги, сел, стал придумывать первую фразу.

— Пиши подробнее и мягче. Это имеет значение.

Я насухо вытер перо, обмакнул в чернила и четко, не дрогнувшей рукой написал: «Виновным себя не считаю». Потом расписался и поставил дату.

Антипа выпучил глаза.

— Прискорбно.

Я положил объяснение и вышел.

— Подумай, Дубравин! — заискивающе и вместе с тем как будто с угрозой крикнул вслед Антипа.

«Продумано», — сказал я себе.

Пашка встретил меня в проходной, затем мы ушли в его «конторку» — узкую щелястую пристройку в конце цехового пролета. Мне он предложил единственную в этом помещении табуретку, сам взобрался на каменный подоконник.

— Ну, рассказывай.

Я спросил его, есть ли у них на заводе «кретинизм».

— Это что за зверь такой?

Я объяснил. Пашка слушал рассеянно, с блуждающей иронической улыбкой.

— Ну и что? — спросил он безразлично.

— Как вы боретесь с этой болезнью?