Василий Каменский - Василий Каменский . Проза поэта

— Господи, благослови. Рыба на уду, а черт в воду.

Иоиль вытащил первый — толстомордненького язенка, зато меня угораздило изловить первую рыбку — какого-то сопливого ерша, который, однако, нас развеселил. Даже Росс, что лежал на корме, не утерпел и засмеялся. Конечно, я выкинул эту сопливую добычу.

Через полчасика начался сильный клев — знай вытаскивай.

То и дело серебрились в воздухе язенки, окуни, подлещики, ельцы.

Наловили полведерный туес — довольно.

Из-за леса выплыло солнышко, и клев сразу прекратился.

Мы стали собираться.

Недалеко от нас проплыли скрипучие плоты. Новенькие бревна так и розовели от солнца. Сонный плотовщик в красной рубахе смотрел на нас; другие, должно быть, спали в своем берестяном шалаше, около которого теплился костерик и чернел неизменный чайничек.

Далеко из-за туманного верхнего изгиба Камы доносилось частое, гулкое хлопанье по воде — это где-нибудь шел пароход.

Над головой в лазури с криком пролетели, блестя на солнце, две снежно-белые чайки, о которых я в детстве почему-то думал, что, наверно, они очень любят пить чай…

Намедни я захватил топор, бечевку и побрел в сосняк устраивать себе ночную спалку.

В землянке спать надоело.

Выбрал самую высокущую сосну на опушке, низко отвесил ей поклон и взобрался на нее.

На самом верху кроны нашел подходящее место.

В развилье двух громадных сучьев я принялся вить себе ночное гнездо.

Не раз пришлось слезать обратно наземь и карабкаться снова: то понадобятся лиственные ветви, то трава, то топор упадет — поднимай.

Сучья крепко переплел ветвями, перевязал бечевкой, настлал травы и — спалка готова. Чудесно.

Хотя было довольно поздно, но сон что-то не накатывался на новоселье.

Плавно, упруго покачивались ветви, убаюкивая меня. Смолистый воздух сосны перемешивался со свежей травой.

Было немножко странно очутиться вместо привычных низких нар на высокой зыбке между небом и землей, но это, очевидно, было только для первой ночи, так как прежде не раз я устраивался с таким же удобством, где-нибудь по соседству, и прекрасно спал.

Пронесся сыроватый ночной ветерок, и приятно закачало.

Потом настала такая тишина, что казалось, будто все кругом приготовилось кого-то внимательно слушать. Уж не меня ли?

Я смотрел на сине-темное, безлунное, ярко-звездное небо, долго смотрел и улыбался одной игривой звездочке, что лучистее и больше была других подруг. Долго улыбался ей.

— Ш-ш-ш… ш-ш-ш… ш-ш-ш… — мягко и предупредительно шумели кругом сосны.

Хорошо было думать, что никто в целом мире не знает тайны святого молчания…

Хорошо, да. Спокойно билось сердце.

Словно мать, сосна заботливо покачивала меня на добрых руках, а темная ночь рассказывала колыбельную сказку:

— Ш-ш-ш… ш-ш-ш… ш-ш-ш…

А я — хитрый — качался, слушал сказку и все-таки не спал — все смотрел на нее…

И вдруг с неба, откуда-то справа, упала яркая звезда.

Я почему-то вздрогнул: стало жаль ее, бедную… Немного погодя, едва успокоился, снова быстро скатилась с Млечного Пути другая звездочка и как раз из того места, где сияла моя… Ах, нельзя же так!..

А потом еще блеснула одна.

Что это такое?

Я заволновался, не выдержал и крикнул в небо:

— Эй, кто там бросается звездами?

Эхо раскатилось гулко по лесу: а-ами…

Крик как будто подействовал: больше никто не бросался звездами, и я успокоился.

Словно мать, сосна заботливо покачивала меня на добрых руках.

Пахло здоровой смолой.

За эти дни много ходил по лесам. Так…

Вспомнилось…

В лесу я припал к ручейку-журчейку, испил быстрой, студеной водицы и спел шалуну всего лишь одну, одну маленькую песенку о цветинке, которую видел когда-то над ним сиротливо склоненную…

Затих журчеек, слушал меня жадно, жадно, а я пел над самым его ухом:

Золотыми колокольчиками голосисто-нежно разливаются в поднебесье жаворонки.

В высокой, стройной, густой мураве беспечно стрекочут кузнечики.

С цветочка на цветок лениво перелетывают яркоцветные бархатные бабочки: может быть, иным сулят любовь, а иных только целуют.

Душистую прохладу принес луговой ветерок, закачался на ветках, зашелестел, заблестел листочками на солнце.

Где-то за речкой забренчало медное гудило. Кони заржали.

Сонно ворона каркнула.

Неловкий большой жук прожужжал, и было слышно, как далеко он летел и как потом стукнулся о сухую ветку.

На опушке леса, в тени, на мягкой цветистой полянке лежу я. И нет никого вокруг.

Так вольно, вольно дышит грудь и светло улыбается сердце. Такую дивную, тихую песню поет душа, такую тихую, что кажется, будто лежу я раздетый до самой души, до самого сердца, а все остальное хранится где-то в другом месте, может быть, даже вон под той елкой: там что-то есть…

Впрочем, там муравьиная куча.

Ну, значит, под другой…

Как на молитве стоит лес и слушает святую тишину, наполнившую мир.