Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Штефан. Не я, не я, отче,— люди посеяли. Вы же видите, что делается! Брат восстал против брата, а сын — против отца. Меня, старого хозяина, выгнали из дедовской хаты и хорошо еще, что не затолкли цепами, как бешеного волка. Кто мог поду­мать, что все так обернется, что Советы придут снова, а Луке придется так долго мыкаться по свету? Хорошо, что еще пустили его обратно... Божье это дело, отче. (Пауза.) Лука был в детстве добрым ребенком, хоть к ране прикладывай, но господь наш, в троице единый, сотворил его зрячим, вот Лука и достиг разума, да так достиг, что пошла в нем кровь играть, кипеть. Чужая беда ему, видите ли, не игрушка.

Отец Юлиан. А чужая жизнь?

Штефан (со страхом отскочив, пристально заглядывает в глаза отцу Юлиану). Что... что вам померещилось, отче? Мой внук, моя кровь, моя... моя... единственная надежда.

Отец Юлиан. Успокойтесь, Штефан. Вы меня непра­вильно поняли. Ведь вы церковный староста, и я не могу не дове­рять вам.

Баба Олена (в поле зрения которой попал Штефан). Штефан! Аспид лукавый, чтоб у тебя глаза повылезли! Опять запрятался от меня? Не выйдет! Теперь и к богу не подскочишь и в землю не пробьешся. Хочешь — под черепицей зятя сиди, хочешь — под плетнем валяйся. Нет для тебя другого выхода, бродяга несчастный.

Не махай, пугало, не махай! Тебя и курица теперь не боится, а я — тем паче. Кончились твои денечки. Мне, старой, что? Мне и у зятя хорошо. Почитай, каждый день мясное ем и никто на меня не орет. И ночи у меня спокойные, не то, что бывало раньше: од­ним глазом спишь, другим — в окно глядишь, не поджег ли слу­чайно кто твоей хаты. А теперь ты, злодей, горюй, и терпи, и кай­ся за век мой исковерканный, за неволю мою татарскую, за свои мерзкие грехи и за тот, самый тяжелый, что и мою душу сушит. Нет тебе за него наказания...

Иди прочь, лиходей! Вот святотатец! Не тронь меня, отсохли бы твои руки!

Отец Юлиан (быстро подходит к Штефану и хватает его за поднятую уже руку). Штефан!.. Оставьте меня с больной.

Штефан (сквозь зубы). Убила бы тебя нечистая сила!.. (Идет к выходу, но останавливается с явным намерением под­слушать.)

Баба Олена (хочет поцеловать руку отцу Юлиану, но тот ее отдергивает). Спасибо вам, отче, за ваше заступничество, за спасение. Загрыз бы меня аспид лукавый. О господи, господи...

Отец Юлиан (помогая себе жестами). Как сердце, бабка Олена?

Баба Олена. Сердце? Печет! Огнем горит. В злой час грех утаенный, грех святотатства гнездо себе свил возле моего сердца. Не под силу мне больше молчать, отче. Пусть истопчет меня Штефан ногами, пусть убьет, самые тяжкие муки приму, но перед престолом божьим грешницей не предстану. Во имя отца и сына. (Крестится.)

Штефан (приближаясь ).Отче! Вы же видите сами, старая уже тронулась и несет бог знает что...

Баба Олена. Опять этот сатана, чтоб ты оплыл, как воск! Снова мне уста замуровываешь... О господи, господи...

Отец Юлиан (Штефану.) Я вам сказал — выйдите!

Штефан. Я пойду, но вы все равно не верьте ей. (Топчется на месте). А на колокол, преподобный отче, хотя я уже нищий, самый последний бедняк сегодня, тоже дам посильную лепту. Дам, пусть бог мне свидетелем будет, дам!

Отец Юлиан. Идите!

Штефан (поспешно). Иду, отче.

С левой стороны поднимаются по ступенькам, держась за руки, Мыко ла Воркалюк и Параска. Мыколе уже под шестьдесят. Он боль­шого роста, крепок, немного мешковат. Над высоким выпуклым лбом — буйная серебряная шевелюра. В круглых серых глазах играют чертики. Смеется редко и беззвучно. Волнуясь, Мыкола Воркалюк напевает «свою песню» без слов, которая подтверждает, что он при безусловной любви к музыке совершенно лишен слуха. В минуту гнева его добрые глаза заволакивает непроницаемый туман, а дыхание становится коротким и обрывистым, как у человека с больным сердцем. В такие минуты его слег­ка суматошные движения становятся плавными и уравновешенными и весь он словно вырастает на глазах. На нем — старая небольшая поярковая шляпа с изогнутыми полями, длинная зеленая куртка с боль­шими кожаными пуговицами и выпуклыми карманами, из которых вы­глядывают газеты. Под расстегнутой курткой (какую обычно носят лес­ники) виднеется серый поношенный пиджак, под ним — свитер из грубо сплетенной белой овечьей шерсти. Штаны из черного в рубчик вельве­та, схвачены под коленями толстыми спортивными чулками с тироль­ским узором. На ногах — тяжелые солдатские ботинки с толстыми по­дошвами. Через плечо перекинута кожаная сумка, уздечка и вожжи.

Мыкола вешает их возле двери.

Параска (весело). А бублик, дядя Мыкола, привез?

Мыкола. Нет, не привез.

Параска. Врешь!

Мыкола (не заметив отца Юлиана). А, чтоб ты, скисла! Кто врет? Дядька Мыкола?

Параска ( проворным движением достает из его кармана бублик). А то нет? Он самый! (Смеясь, отбегает.)

Мыкола. Отдай, стрекоза! Это мой бублик... (Пытается поймать Параску.)

Параска. Не выйдет, дядечка! Фигу с маслом поймаешь! Ишь, как буркалы выпучил. Будто тот лев, страшный такой. Гарррр!

Мыкола. Лев? Какой лев?

Параска. А такой. Глазастый, губастый, нос, как мака- гон, а голова — в три макитры.

Мыкола. Лев? В самом деле лев? А где же ты, милая, ухит­рилась увидеть льва?

Параска (подпрыгивая на месте). А вот и не скажу. (По­тянув носом.) Ой, молоко вскипело! (Метнулась к печи.)

Отец Юлиан (выходит из темного угла). В нашем селе вчера задержался передвижной зверинец, пане агроном.

Мыкола. Зверинец? Ясно! Чего же вы стоите? Садитесь, отче.

Отец Юлиан. Ваша теща просила меня зайти...

Мыкола. О, да! Последнее время с ней это часто бы­вает. (Смущенно.) Я имею в виду эти ее... сердечные при­падки.

Штефан (льстиво). Хорошо ей, вот и привередничает.

Мыкола. Ей бы снова доктора...

Отец Юлиан. Пани Варвара вчера привозила его из мес­течка.

Мыкола. Ну и что?

Отец Юлиан (разводя руками). Он бессилен!

Мыкола (снимая шляпу, куртку, пиджак, вешает их, а сум­ку относит в свою комнату). Если тут доктор бессилен, то вы тем более, отче.

Отец Юлиан. Как я должен это понимать, пане агроном?

Мыкола. Как хотите, так и понимайте. Ведь вы же не кол­дун и не чудотворец.

Параска. Будешь завтракать, дядя?

Мыкол а. Я уже завтракал. А впрочем, дай кружку моло­ка. Ну, как там, засеяли уже? Не знаешь?

Параска (подавая ему молоко). Недавно вышли.

Мыкола. Только сегодня? (Пьет стоя.) Горячее!

Параска (прижимается к нему и медленно грызет буб­лик). А ты, дядя, подуй, тогда остынет

Мыкола. Скверно! Столько дней проворонено. В Матковцах, в колхозе еще вчера полностью закончили сев. А как озимь подживили! Восемь тонн удобрений на гектар. Красота! А у нас черт знает что делается. Семена пшеницы уже давно подготов­лены. Еще месяц назад обучил их, как пропитывать зерно формалином, а сев затянули. Неужели и сегодня старый Негрич не потянет?