Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Мыкола (гневно). Нет! Они сегодня будут учиться! Жизнь в Яснычах и сегодня будет идти по обычному советскому рас­порядку.

Отец Юлиан. Воля ваша. Но мне кажется, что именно вы, так много выстрадавший, умеете дорожить человеческой жизнью.

Мыкола. Не волнуйтесь. Жизнь, заслуживающую этого названия, я всегда сумею оценить и отстоять.

Отец Юлиан. Я на это больше всего надеюсь, пане агро­ном. (Кланяется и с достоинством уходит.)

Мыкола. Лука! Будет спрашивать меня Иван Негрич — скажи, я пошел в правление колхоза... А... документы уже офор­мили тебе в районе?

Лука. Пока нет. Говорят: «Все еще проверяем»...

Мыкола. Любопытно! Чего они тянут? Я же им говорил: твои бумаги в порядке. Иначе бы тебя не пустили сюда к нам... Не кашляешь уже?

Лука. Нет, отец.

Мыкола. Ну, отдохни еще немного, а потом возьмешься за работу. Ведь ты мой сын. (Порывисто обнимает Луку, целует и крепко жмет его руку.)

Лука. Спасибо, дорогой... (Помедлив.) Отец, послушай. Я вижу, тебя не на шутку встревожила эта история со львом. Так знаешь что? Дай мне винчестер. Я пойду и убью льва...

Мыкола. Это самый легкий выход из положения. Убить-то его не шутка. Тот, кто его выпустил,— хитрая бестия. Знал, что делает. Да всего урожая, что мы соберем в колхозе, не хватит купить такого льва. За него же, небось, валютой, чистым золотом правительство платило. Его живьем поймать надо.

Федор кладет на стол пачку газет и тоже собирается уходить. Вдруг появляется Иван Негрич, и с ним — Мыкола. Иван Нег­рич, крестьянин около пятидесяти лет, с черными как смоль усами, кото­рые он медленно поглаживает, когда чем-либо озабочен. Под густыми бровями — большие умные глаза. Поведение Ивана свидетельствует о том, что он знает себе цену, но не подчеркивает этого. Он почти никогда не расстается с длинным чубуком. Сегодня Иван одет по-праздничному: в новый петек и кептарь, чистую рубашку с красной ленточкой, штаны из серого вельвета. Ноги в постолах и чистых онучах. Черная фетровая шляпа убрана фиалками.

Мыкола (взяв Негрича под руку). Иван, неужели это правда?

Иван (снимая на пороге шляпу). Правда! (Садится на лав­ку.) Люди позапирались в хатах, село будто вымерло.

Мыкола взволнованно ходит по хате. Лука сходит с крыльца и тихими шагами уходит через двор направо. Мыкола останавливается перед Федором. Федор чешет затылок.

Мыкол а. А как будет сегодня с почтой, Федор?

Федор ( встрепенувшись). С почтой? Бегу, лечу! Вы что, думаете, я боюсь? Чепуха! В австрийские времена, когда я в ту войну в Албании сражался, еще не таких львов там в горах ви­дел и — не убегал. Вот то были львы, пес бы им морды лизал! В два, да нет, точно в три раза больше, чем этот. Нет, куда там в три — в четыре раза больше этого, чтоб я так жив был!

Мыкола (сурово). Ну и что же дальше?

Федор. А что же должно быть? Бегу, лечу! Чтоб так жив был! (Выходит на крыльцо, останавливается, подумав. и попле­вав в ладони, стремительно заковылял направо.)

Мыкола (подходя к барометру). Еще день-два такой пого­ды — и земля рассохнется. (Гневно.) И как это все могло слу­читься? Какого черта этот зверинец принесло в наше село?!

Иван. Принесло на нашу, голову! Ясно лишь одно: пока этот проклятый лев будет шнырять вокруг села, в поле никто не выйдет.

Мыкола. Из-за паршивого льва, который, верно, от ста­рости еле ноги таскает, сорвется сев? И председатель колхоза спокойно смотрит на это?

Иван. Дело не во льве, а в том, что вокруг льва... Я давно хотел поговорить с тобой, Мыкола, да тебя разве поймаешь? В селе кто-то мутит воду. То о близкой войне появились разговоры, то о вечных снегах Сибири, куда пошлют нас всех гонять белых медведей, если пшеница не уродится. А вот когда все это не помогло, какая-то вражья сила напустила на людей льва. Сперва я подумал, что это те пришлые бандюги из поли­цаев да эсэсовцев, что Гитлеру раньше служили. Но потом при­кинул и решил: нет! У тех своя забота: как бы харчами подза­пастись да свою шкуру унести отсюда целой. Тут свой кто-то подливает зелье ежедневно, если не ежечасно. Свой, кому не надо в лесу прятаться и бежать отсюда.

Мыкола. Мой тесть Штефан?

Иван. Вряд ли. У него жало вырвано. Ему, старому Петричу, никто уже больше не доверится. Да и сам он теперь, небось, своей тени боится. Все это горе началось с месяц назад.

Мыкола. Месяц назад?.. (Трет ладонью лицо.) Погоди-погоди! Кого же ты имеешь в виду?

Иван (встает). Скажу откровенно: пока никого. Нужны прямые улики. Из сельсовета мы уже позвонили в район.

Мыкола (быстро ходит по хате напевая). Правильно сде­лали! Только я считаю (останавливается) мы сами тоже справимся. Как и раньше справлялись. И не с таким зверьем. С тиграми, с королевскими! Нужно только человек семь охраны.

Иван. Я восьмой.

Мыкола. Я девятый. У кого еще есть оружие?

Иван. Кажется, у учительницы есть пистолет.

Мыкола. Учительницу трогать не будем. А те, из зверин­ца, черт их принес в наше село, делают что-либо?

Иван. Делают: много шуму. Говорят, попробуют заманить.

Мыкола. Пусть пробуют сами. А если у них ничего не выйдет, устроим вечером облаву. На приманку овцу пустим. (Пауза. Ходит по хате.) По правде говоря, я ехал сюда и думал, Что пшеница уже посеяна... (Останавливается.) Что случилось, Иван?

Иван. Трудно, Мыкола, ой как трудно убедить людей, что земля в Яснычах сможет родить пшеницу. Испокон веков деды и прадеды наши сажали здесь кукурузу. Она и кормила всех. А сей­час шептун какой-то слухи пускает: ни пшеницы не будет, ни кукурузы, с голоду подохнем все!

Мыкола. И это все?

Иван (швырнув шляпу на пол). Дернула меня нелегкая взяться за эту работу!

Мыкола: Одурел! Одурел!

Иван. Тебе легко сказать — одурел!.. Ты сегодня тут, завт­ра в Завадове, Пилиповцах, Матковцах, Варинках, скажешь там, что и как, тут сейте это, там — другое, и покатил себе даль­ше! А мне и одуреть есть от чего. Ведь все выльется на мою бед­ную голову.

Мыкола. Иван, Ивасик! Поверь, мне тоже нелегко! За эти три дня я и восьми часов не спал. В эту ночь с матковчанами до рассвета просидели — учил их, как протравливать заражен­ные семена. А потом — гляди... (Снимает со стены прострелен­ную шляпу, но, передумав, вешает ее назад.) Чепуха! (Садится на приступок, ударяя себя по коленям.) Я тоже уже не молод, Иван. Сегодня на коне заснул, проснулся лишь перед порогом конюшни, чуть-чуть голову не разбил о притолоку. Да и серд­це мне Освенцим подточил; и три с половиной года страшней­шего концлагеря в Брихенау — тоже не шутки! Рядом людей тысячами сжигают, а ты держись. Однако, Ивасик, если мое серд­це еще бьется, то только потому, что ему, старому, есть для чего биться! Помнишь, Ивасик, то утро в Дрогобычской тюрьме, когда мы впервые получили с воли брошюру «Что такое коллек­тивизация»? Ты помнишь Иван, что ты сказал тогда?