Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Варвара. Вам, Штефан Петрич!

Штефан. Я приголубил тебя малым дитятком, когда брата моего Петра и ту его цыганскую приблуду в войну холерой по­било, а ты...

Варвара. Мою мать оставьте в покое! Вы уже достаточно поизмывались над ней при жизни.

Штефан. А я-то, дурень, кормил тебя, одевал, в школу посылал.

Варвара. Вы захватили землю моего отца.

Штефан. И с того вы теперь завладели всем, что я имел. (Поднимая кулаки.) О, будьте вы про...

Варвара (перебивая). Выйдите! Там вас немного остудит, тогда и вернетесь в хату. А теперь выйдите!

Штефан,постояв минуту, опускает кулаки, сгибается в три погибели и опрометью выбегает из хаты. Варвара подходит к бабе Олене.

Баба Олена. Варварочка, солнце мое... Спасибо. Едва не убил меня, вор проклятый. Подай, родная, воды.

Варвара (подает ей кружку с водой). Пейте на здоровье. (Отцу Юлиану.) Кстати, с той поры, как Штефан с теткой пере­селились к нам, такая вспышка у него впервые. Не знаю, чего он разбушевался? Словно силу вновь почуял! И еще одно меня тре­вожит: где Параска? В школе ее не было... (Подходит к печке, заглядывает в горшки.) И дома также. Обед готовил Штефан.

Отец Юлиан. Быть может, испугалась льва и отсиживается у соседей?

Варвара. Нет, это ла нее не похоже.

Отец Юлиан. День теперь для меня больше не день, а ночь перестала быть ночь».

Варвара. А вы как думаете: это хорошо или нет?

Отец Юлиан. Я... не знаю...

Варвара. Неужели... не знаете?

Отец Юлиан (наклонив голову). Три года я жил мыслью о новом колоколе. Его голос убаюкивал меня, он наяву звенел в моих ушах, он подбадривал меня в самые тяжкие минуты. Спер­ва казалось, что это поет во мне печальная душа старого коло- -кола, перелитого гитлеровцами на орудия, потом мое сердце по­верило, что голосом призрачного колокола говорит со мной бог. Но сегодня, когда я услышал этот страшный звериный рев, что- то в моей душе надломилось, утихло. Так утихает надтреснутый колокол.

Варвара. Вам хоть помогает в таких случаях молитва... (Садится на лавку, обхватывает руками колени, наклоняет го­лову.)

Отец Юлиан. Когда я впервые увидел обезображенную ладонь Параски, мне хотелось целовать эту детскую руку, ибо в моих глазах ее раны были ранами Иисуса, ранами, из которых слезится любовь. Эта любовь, и только она, была подругой моей в золотом тумане последних лет.

Для гнева, для ненависти к тем, кто нанес ребенку эту рану, в моем сердце тогда места еще не нашлось. Но вот сегодня поутру я впервые почувствовал ее жгучий вкус. Я попробовал молиться, но даже молитва звучит сегодня в моих устах, как гимн нена­висти.

Варвара. И вы считаете, что это на самом деле так? Что это возможно?

Отец Юлиан. Что именно?

Варвара (с мнимым спокойствием). Ну, эта быстрая ме­таморфоза, или, как ее там, когда любовь, внезапная и сильная, как буря, так внезапно уступает место... ненависти?

Отец Юлиан (тихо). Я думаю, что ненависть, как любовь, рождается долго, в муках, но, родившись раз, она срывается, как буря. Но... почему вы спрашиваете меня об этом?

Варвара (быстро встает). Это весь ваш ответ?

Отец Юлиан. Прошу прощения, но я не знаю, что вы тре­буете от меня?

Варвара быстрыми шагами ходит по хате, похрустывая от волнения паль­цами. Потом хватает пелерину и портфель и направляется в свою комнату.

А то, что я чувствую сейчас, пересказать вам не могу. Я могу лишь сказать, что я думаю.

Варвара (останавливаясь). Говорите. Отец Юлиан (тихо, рисуя что-то палкой на полу). Я ду­маю, точнее сказать, я боюсь, что эта... буря может окончиться громом. Громом с ясного неба.

Варвара (овладев собой). Что же дает вам основание думать так?

Отец Юлиан (вздохнув). Сам не знаю. А может, именно то, от чего так дрожат сейчас ваши губы.

Одни называют это логикой фактов, другие — интуицией, а тре­тьи... (Замолкает.)

Варвара (глухим голосом). А третьи?.. Отец Юлиан. Предчувствием.

Варвара (медленно направляется в свою комнату; пола зажатой в руке пелерины тянется за ней по полу. В дверях). Простите, минуточку, я переоденусь. (Уходит.)

Баба Олена (уже несколько минут наблюдавшая из-под вереты сцену между отцом Юлианом и Варварой). Отче... От­ченьку!

(Вытащив из-под вереты небольшой узелок.) Отченьку! Спрячь­те для церкви. Может, иконостас сделаете новый или крест — наверно, он уже потемнел, давно не видела, совсем слепая стала. А если останется что-либо, то поставьте при дороге крест по­лучше и напишите: «Во славу божью пожертвовала Олена Петрич».

Упаси, господи, отче, спрячьте, скорее спрячьте. Моего изверга нет?

Отец Юлиан (оглядываясь). Нет.

Баба Олена. Ради Христа — схороните. Увидит — убьет меня, истинно убьет! И вас, чего доброго, тоже.

Выслушайте, отченька, мою исповедь... Вот позавчера, еще не благословило на рассвет, как мой старый встал и потихонь­ку, словно тать ночной, на цыпочках вышел во двор. Жду, жду — нет. Думаю, занемог, аспид. Слезла с печи, иду, ищу — нет. Вдруг вижу — Штефан. Присела я за возом и все ясно вижу. Влез Но лестнице и что-то под черепицей прячет. А когда слез, я уже была на печи. До самого утра дрожала от страха. А вчера, когда он, подался на реку рыбу ловить, я кое-как подтянула лестницу, едва влезла и вот этот узелок нащупала. Развязала его и вижу; какие-то медали золотые. Вот душегуб проклятый! Зарезал, наверное, кого-нибудь. Ох, сердце мое немощное, сердце мое отозвалось снова. Сидит уже над моей душой смерть с косой. Отче! Еще одну тайну хочу вам поведать. Только гляньте, мой дорогой, нет ли за дверьми моего ворога...

Уж заодно и его и свой грех расскажу. Вы собираете, отченька, с людей деньги на новый колокол, а старый под носом у вас ле­жит. Лежит и дожидается, когда придут люди с лопатами, вы­копают его и поднимут на высоту во славу божью и человечью.

Отец Юлиан (громко). Неправда! Этого не может быть!

Баба Олена (крестится). Крестом перед вами падаю ниц, на божий крест присягаю!. Когда вывозили наш колокол полицаи, мой старый остановил их за селом. Три кварты спирта и еще половину свиного окорока вынес для них из амбара. За все это они завезли колокол на наше поле, на Куцую леваду, и там сбросили в кормовую яму. А как смерклось, ткнул мне Штефан в руки лопату и потянул за собой на леваду закапывать колокол. «С этих пор, сказал, это мой, Петрича, колокол, и людям нет до него дела. За него могут большие деньги дать: это чистая медь». Закопали мы, отче, колокол, и закопала я с ним вместе свой по­кой. «Убью, сказал, если пикнешь кому слово!» И я, грешница, молчала. Но сегодня я уже не боюсь, сегодня я уже на божьей дороге и первая стану перед господним престолом. Так отпустите же рабе божьей Олене смертный грех, преподобный отче... Отец Юлиан (перекрестив ее). Ныне отпушаеши...