Лидия Вакуловская - Свадьбы

Но к чему нам осуждать бывшего бухгалтера «Райплодоовощторга»? В конце концов это ее личное дело: где ей петь, выйдя на пенсию, — в церковном хоре или в городском, к тому же распавшемся? Пусть себе поет и пусть слушает проповеди батюшки Павла, коль они ей интересны. Те, кому неинтересно, никаких проповедей слушать не станут.

Оставим же в покое Татьяну Пещеру и вернемся к празднику спаса. Как уже известно, в городке Щ. особой популярностью он не пользуется. Но так уж сложилось, что деды и бабки, прадеды и прабабки нынешних жителей городка Щ. приурочивали к третьему спасу свои свадьбы, к тому времени, когда «все на свете поспело». Традиция держалась и поныне. Вот почему на Липовой аллее ожидались в один день три свадьбы: Груня Серобаба выдавала замуж дочь Сашу, Таисия Огурец выдавала замуж дочь Полю, а Толик Колотуха, сын известного в городе машиниста Петра Колотухи и Насти Колотухи, родной сестры Татьяны Пещеры, певшей в церковном хоре, брал в жены Люду Шорох из Чернигова, вместе с которой учился в черниговском торговом техникуме и вместе с которой проходил сейчас в том же городе Чернигове преддипломную практику.

Было достоверно известно, что первую свадьбу будут играть в городской столовой-ресторане (днем — столовая, вечером — ресторан), заранее снятой Серобабами, чтоб не возиться дома с жареньем и пареньем, уборкой и мытьем посуды. Было не совсем достоверно известно, что вторая свадьба сопряжена с венчанием в церкви, после чего будет продолжена дома у Огурцов, в узком кругу родственников. И было опять-таки доподлинно известно, что третья свадьба состоится в просторном дворе Колотух, где Вася Хомут уже начал в срочном порядке сооружать навес, столы и лавки.

До свадеб, падавших на субботу, оставалось два дня. Погода стояла царственная. Несмотря на конец августа, осенью даже не пахло и теплынь заливала городок. На речке Снов еще загорали и купались, как в июле. Метеосводки не предвещали ни дождей, ни похолодания. И в силу всего этого жители Липовой аллеи пребывали в возбужденном настроении. Каждый надеялся, что будет приглашен к кому-либо на свадьбу, а возможно, получит сразу два или три приглашения. Словом, все находились в нетерпеливом ожидании — нет, не третьего спаса, когда «все на свете поспело», а этих трех свадеб, этого чуда из чудес, впервые выпавшего на долю Липовой аллеи за время ее столетнего существования.

Сергей Музы́ка проснулся рано: только начало светать. Не спалось ему в родном доме, где не был он уже полных десять лет. Как ступил он в свой двор, как отбили вместе с другом Михаилом и соседом Васей Хомутом заколоченные крест-накрест двери и ставни пустовавшей хаты и вошли в нее, так и пошло наплывать на него детство. Увидел старенький столик, за каким готовил уроки, пенал в чернильных пятнах, ручку со ржавым перышком «пионер», увидел кушетку с верблюжьими горбиками, на которой спал, и высокую родительскую кровать, покрытую пикейным старым одеяльцем. Десять лет никто не входил в эту хату, не топил печи, не открывал окон — оттого и пыль в палец, и углы шкафа обвила зеленая плесень. Из шкафа остро дохнуло сладковатой сыростью — это одежда родителей все еще удерживала запах старых духов.

У Сергея защемило сердце, глядя на эти, будто ожившие вдруг вещи, и не захотелось ему пить положенную в честь приезда чарку. Однако поднять чарку пришлось: неловко было перед соседом Васей Хомутом, которого сам же зазвал.

Вася Хомут чутко уловил душевное состояние Сергея Музы́ки, утратившего охоту к шуткам и вообще к разговору. Он сам притих, запечалился и как-то виновато взмаргивал запавшими серыми глазками, точно не мог решить, как вести себя в такой обстановке: поддерживать ли молчание, или заговорить о чем-нибудь таком, что развеяло бы печаль Сергея Музы́ки. Но, выпив вторую чарку да так ничего и не решив, Вася Хомут счел нужным попрощаться и удалиться.

А вот Михаил Чернов, хорошо знавший характер своего друга, с которым уже пять лет рыбачил на траулере «Дерзкий» (Чернов ходил стармехом, а Сергей штурманом), понял, что отвлечь друга от скорбных мыслей может только работа.

— Э, Серега, плохо дело: скоро склянки отбой пробьют, а у нас на шхуне полный непорядок. Давай-ка мы с тобой авральчик сыграем. Тащи швабры, ведра, да и дровишек бы надо… Если в темпе — к отбою твои каюты блистать будут.

Дотемна они скребли и драили, топили печь-голландку и грубку, выгоняя из дому застоявшийся сырой дух, И навели идеальный порядок.

Спать легли за полночь, оставив нараспашку окна и двери.

— Благодать, — сказал Михаил, с наслаждением вытягиваясь на высокой кровати с ноющими пружинами в матрасе. — Ты верно говорил: воздух в вашем городе божественный. Вот, слышишь? — Он шумно потянул носом. — Чем-то здорово пахнет. Интересно, что за цветы такие?

— Не цветы это, Миша, — полынь, — ответил со своего «верблюда» Сергей. — Раньше ее во дворе не водилось. Как, впрочем, и лопухов с крапивой.

— Полынь? Хм-м… А мне нравится запах, — ответил Михаил. И, зевнув, добавил: — Ну, гуд бай. Считай, я уже уплыл в небытие.

Через минуту он захрапел здоровым мужским храпом. А Сергей все ворочался, все думал, вспоминал. Молоденький месяц глядел в окно так же, как глядел много лет назад, и так же, как много лет назад, на печке-голландке шевелились тени листьев. И Сергею казалось, что он никуда не уезжал из этого дома, а всегда был здесь, спал на этом «верблюде», видел этот голубенький месяц за окном и шевеленье листьев на глазуревом кафеле голландки. Он думал о рано умерших родителях (мать он совсем не помнил, а отца потерял в четырнадцать лет, потом его забрала к себе в Мурманск сестра отца, там он и поступил в мореходку) и думал об этом доме, который собирался за время отпуска привести в порядок. Несколько лет назад он получил от здешнего горсовета письмо с предложением продать городу свой пустовавший дом, но от предложения отказался. Сергей хотел сохранить родительское гнездо. И теперь, приехав сюда, в свое детство, он понял, как верно поступил, не продав дом. Он думал даже, что в будущем, когда женится и обзаведется семьей, будет каждый год приезжать сюда с женой и детьми на время отпуска, потому что здесь его родина и с этим нельзя порывать.

Он долго не мог уснуть, а когда забылся коротким сном, увидел покойную мать и покойного отца. Мать вроде бы надевала на него новую белую рубашку и причесывала его перед зеркалом большим гребнем, а отец стоял тут же и говорил ему, сердито насупясь: «Ну, приехал, молодец? Наплавался по морям-окиянам? А раньше о чем думал? А-а, раньше ты мать с отцом позабыл-позабросил? Так и мы тебя знать не желаем!..» И еще что-то обидное говорил отец, сердито дергая себя за длинный ус.