Владлен Анчишкин - Арктический роман

Рычание повторилось… где-то в стороне от суки… дальше. Между двумя глыбами песчаника стоял мордой ко мне желто-бурый пес, значительно крупнее суки; рычал, задрав морду, уставясь желтыми, лютыми глазами на меня.

По дороге к буровой вышке Романов рассказывал нам о диких собаках. В первые годы после войны их было на острове множество, теперь остались единицы — самые сильные, умные и свирепые. Собак перестреляли норвежские и наши охотники: дикари уничтожали стада оленей и мускусного бычка [7] Овцебык; редкое на земле животное, встречается лишь в Гренландии, на Шпицбергене. , были опасны для человека. Романов советовал не выходить за пределы поселка без ружья: если встретятся дикие собаки, убивать их или убегать.

Передо мной были дикари. Таких я не видел ни на руднике, ни в порту, — о них рассказывал Романов. Ружье лежало на коленях, стволами к собакам; в стволах были патроны с мелкой дробью для куропаток. Но в патронташе были и жаканы [8] Жакан — пуля для охотничьего ружья. Вставляется в патрон вместо дроби, предназначается для крупного зверя. Имеет своеобразную форму: похож на гриб лисичку. Отливается из свинца. .

Дикими, хищными глазами смотрел желто-бурый. От его взгляда делалось не по себе. Казалось, этими глазами смотрят голодные, злые волки, которые пробегали тысячи километров по снежным пустыням тундры в поисках пищи; бежали не вчера, не в прошлом веке, а в те времена, когда на земле жили предки человека. Холод струился из собачьих глаз; холодок скользнул по моей спине. Пес чувствовал мое состояние… Силы он был необыкновенной: даже сквозь густой, толстый слой шубы угадывалось, как мощные, чуткие мускулы играют под кожей… Успокаивало лишь расстояние, которое отделяло меня от дикарей, и то, что это расстояние невозможно пройти по прямой.

Все эти мысли и чувства пронеслись вмиг. Да я и понял их позже. А тогда было лишь одно: напряжение.

После второго, более продолжительного рычания черно-бурая прянула от банки в сторону, отбежала к глыбам песчаника.

Рука лежала на ложе, палец сам собой оказался на спусковом крючке.

Я первый раз вышел на охоту. Мне посчастливилось: я встретился с дикими собаками, которых вот уже сколько лет не могли убить. Все охотники узнают, что убил я, признают: «Афанасьев недаром вез ружье на Шпицберген…»

И это чувство я осознал лишь потом, а тогда… я не думал об этом. Не поднимая ружья, целясь наугад в желто-бурого, я выстрелил с колен, — все сделалось в долю секунды.

Желто-бурый молнией метнулся за камень; суки уже не было.

Вскочив на ноги, я покарабкался на вершину Камня. Собаки бежали вверх по ущелью и не успели отбежать далеко. Я прицелился, выстрелил. Сука перевернулась через голову, но тут же подхватилась. Она припадала на заднюю, правую ногу. Я перезарядил ружье жаканами и побежал; в левую руку на ходу взял еще два патрона с жаканами. Собак не было видно.

Сука показалась между камнями. Я выстрелил — она упала.

Позади послышалось яростное рычание. Я обернулся — рядом, на склоне холма, стоял желто-бурый. Его левый глаз слезился и был закрыт; почти черная на спине и на загривке шерсть стояла дыбом; губы черной, оскаленной пасти вздрагивали. Рыча, пес приседал. Он готовился прыгнуть. Страх овладел мной.

Не знаю… может быть, еще у кого случалось такое… я почуял — не разумом, не сердцем — спиной, затылком почувствовал: если пошатнусь, уступлю, не ясно даже, чем уступлю, мне несдобровать. Я закричал, подпрыгнул., поворачиваясь к псу грудью, вскинул ружье… Во мне тоже проснулся предок: не тот, который похоронен в Кузбассе, а тот, который ходил в сырых шкурах, палицей отстаивал право на жизнь… Я выстрелил. Но пса уже не было: он исчез.

Этот в злобе прищурившийся на один глаз зверь мог выскочить в стороне, сзади. Я побежал к Большому камню, вскарабкался на него: сюда пес мог подойти лишь с одной стороны, тогда я выстрелю прежде, нежели он прыгнет.

Я перезарядил ружье. Пса не было.

Обе собаки появились вдали: желто-бурый стоял на гребне осыпи, смотрел в мою сторону, сука прихрамывая на задние ноги, едва передвигалась вверх по ущелью; то и дело ложилась, вновь поднималась и шла.

Я сбежал с Камня и погнался. Я видел, что сука не может уйти далеко, а желто-бурого я теперь убью непременно.

Собаки прятались в складках, опытом или чутьем угадывая их. Но путь у них был один: вверх, по все сужающемуся ущелью с отвесными скалами, на перевал, в горы… Я настигал собак. Когда между нами оставалось шагов пятьдесят, желто-бурый исчез. Сука шла все медленнее. Я остановился, собираясь стрелять, но был начеку. И не ошибся. Позади снова послышалось угрожающее, утробное рычание. Я взревел, теперь от злости. Пес метнулся на меня, я, не целясь, выстрелил из обоих стволов. Желто-бурое привидение успело прыгнуть в сторону; следующий прыжок был не ко мне, а за холм.

Он вновь появился на осыпи, в стороне Груманта. Я перезарядил ружье. Пес стоял на осыпи, ждал нападения; из левого, прикрытого глаза сочились красные слезы…

Я понял: желто-бурый кобель и не собирался набрасываться, — он отвлекал меня от раненой подруги… Я взял ружье на ремень и пошел, шатаясь, вниз по ущелью, к поселку.

Когда я подошел к осыпи, на которой только что стоял желто-бурый, его уже не было. Не видел я его больше; не видел подруги. Мне не хотелось оглядываться — искать их; я почувствовал стыд и угрызение совести. Я встретил дружную семью готовых на жертву друг за друга собак, преследуемых всеми и одиноких на этой пустынной земле, и, возможно, разрушил последнюю дикую собачью семью на острове Шпицберген.

На Большом камне я сел отдохнуть: усталость и нервная встряска сморили, — хотелось спать. Ко мне пришло полузабытье, и я не знаю, как долго пробыл в таком состоянии. Очнулся от глухих в ущелье выхлопов дизельной электростанции, доносившихся из поселка. О подъеме в скалы Чертовой тропы в этот день не могло быть и речи. Я сидел на Камне и поглядывал вокруг — на осыпи, на скалы.

Стайка куропаток слетела с гор и села на пеструю лужайку мха, за ручьем. Птицы передвигались, вытянув шейки, осторожно оглядывались.

Это была одна семья: петушок с красными гребешком и сережками, курочка и шесть уже ставших на крыло «младенцев». Стрелять по куропаткам можно было с места, где я сидел. Но мне не хотелось стрелять, хотя я не успел убить ни одной на острове. Тошно почему-то было мне.

Только бы избавиться от соблазна, я бросил в птиц камнем. Быстро перебирая пушистыми, совьими лапками, они побежали. Я опустился с Камня, пошел к ним. Куропатки убегали. Лишь когда я покричал и помахал ружьем, они снялись.

Мешочек я заметил сразу. Он был привязан к шесту: шест у основания привален булыжником; верхний конец входил в расщелину в Камне. Шест был закреплен надежно, так, что лишь человек мог сдвинуть его; лишь человек или белый медведь могли достать до мешочка. Он был виден с одного места: от глыб песчаника, возле которых стояли собаки. Мешочек висел как бы в гроте, вырытом ручьем в Камне. Я подпрыгнул: мешочек висел на веревочке, оборвался и упал. В нем лежали остатки еды из рудничной столовой. На мешочке было написано хими ческим карандашом: «Не трогать! Цезарю!» Надпись я заметил, когда мешочек упал.