Виктор Устьянцев - Крутая волна

— Были жертвы?

— Нет, двоих или троих матросов только ранило. Дальше опять все тихо — мирно. Но на углу Пантелеймоновской нас опять из пулеметов обстреляли. Тут многих поранило. Ну, мы, конечно, разозлились, тоже стрелять начали.

А когда подошли к Таврическому, на нас напустился министр Чернов. Ты его знаеашь, он из эсеров, теперь министром земледелия во Временном правительстве. Кричал он на нас: мол, всех нас на фронт надо и политика не наше дело. Тут и митинг начался. Так, не митинг, а перепалка. Меньшевики все требовали подчиняться правительству. Мы бы и им хвоста накрутили, да тут Михаил Ребров сказал, что по решению Цека демонстрация закончилась, а митинг закрыт, всем надо разойтись по местам. Только минному и артиллерийскому отряду было приказано идти к дворцу этой… тьфу ты, опять забыл!

— Кшесинской.

— Вот — вот. Часть наших судов тут же ушла в Кронштадт, а мы вот остались. Теперь вот узнали, что наших минеров и артиллеристов загнали в крепость, надо им помочь, а как — не знаем.

— Пойдем туда, — предложил Шумов.

— Верно! — поддержали матросы. — Надо освобождать товарищей. Ребята, играй аврал!

— Тихо! — крикнул Петр. — Не надо авралить. Хватит, уже наавралили. Сколько вас тут? Сотня, две? А там войска — тысячи. Выручить вы никого не выручите, а шуму еще больше наделаете и сами в крепость угодите.

— Не слушайте его, ребята, он подосланный.

, — Трусит!

— Стойте — крикнул Петр. — Как член Центробалта я от имени Центрального комитета приказываю всем оставаться на местах. В крепость пойдем мы с Зиминым. Вдвоем.

До крепости пришлось добираться кружным путем, и только к вечеру они были там. Прошли туда беспрепятственно, стоявшие в два ряда юнкера пропускали моряков, потому что часть их еще несла караул у дворца Кшесинской — там грузили на машины партийные документы.

По крепостному двору кучками бродили матросы, многие сидели на земле и, прислонившись к стене, спали. Слева от ворот стояли человек пятьдесят, они мрачно слушали оратора в зеленом френче и кожаной фуражке. Петр с Василием направились было туда, но их окликнули:

— Зимин? Откуда?

К ним подошел высокий матрос с заросшим темным лицом и большими желтыми глазами.

— С Васильевского, — ответил Зимин, здороваясь с матросом. — Наш пароход там, «Утро».

— А нам сказали что вы все ушли в Кронштадт. Много вас осталось?

— Нет, человек двести. Да в Дерябинских казармах столько же. А что тут у вас делается?

— Да вот видишь, — матрос кивнул в сторону человека во френче, — уговаривают сдать оружие.

— А вы?

— А мы этих уговорщиков посылаем куда подальше. Сейчас и этого выставим. Эй! — крикнул он. — Гони его, ребята, к чертовой бабушке!

Матросы, слушавшие человека во френче, зашевелились, загудели, кто‑то пронзительно свистнул. Человек во френче что‑то еще говорил, но теперь его совсем не было слышно. Сдернув фуражку и зажав ее в кулаке, он размахивал ею, кричал что- то и медленно пятился к воротам.

— Ну‑ка, братец, собери большевиков, — попросил Шумов матроса.

— Мы тут и есть самые большевики.

— Большевики, да не все, — сказал Зимин. — Ты собери самых надежных.

Собралось человек двадцать. Узнав, что на «Орфее» и «Гремящем» прибыли гельсингфорсцы, они повеселели. Однако, когда Шумов сказал, что к крепости подтягиваются войска и на помощь рассчитывать не приходится, зашумели:

— Что же нам, сдавать оружие?

— Рано или поздно вас заставят его сдать, — сказал Шумов. — Давайте подумаем, кому его лучше сдать: юнкерам или своим, кронштадтцам. У меня есть такая мысль; пока крепость не оцепили со всех сторон, переправить оружие в Кронштадт.

Его поддержали. Только матрос с желтыми глазами еще возражал:

— Как же это без оружия? Нас тут тогда, как слепых котят, подавят.

Решили, что Зимин пойдет доставать катера, а Шумов тем временем подготовит все здесь, чтобы быстро и, главное, бесшумно погрузить оружие.

Только к полуночи Зимин подогнал катер «Павел». — Едва его загрузили, как в крепость явился член военной комиссии ВЦИКа Богданов. Вместе с ним вошла рота юнкеров для приемки оружия. Потом появились Либер и Войтинский — тоже члены военной комиссии. С Либером Шумову приходилось встречаться, сейчас они узнали друг друга.

— А вы как тут оказались? — спросил Либер.

— Да вот в гости к землякам приходил, Я ведь тоже бывший кронштадтец.

— Кажется, вы член Центробалта?

— Да.

— Вовремя пожаловали. — Либер чему‑то усмехнулся.

Смысл этой усмешки Петр оценил значительно позже, на другой день, когда вся делегация Центробалта была арестована. Он не успел разобрать точно, но, кажется, в предъявленном ему ордере на арест стояла и подпись Либера.

б

Его привезли в печально знаменитую тюрьму «Кресты» и бросили в одиночку. Он долго лежал неподвижно; прислушиваясь к боли во всем теле. Потом осторожно ощупал себя. Кажется, переломов нет, хотя юнкера и били прикладами. Сильно болит поясница — как бы не отбили почки.

Потом он надолго забылся не то в бреду, не то в тяжелом сне. Очнулся уже утром. Высоко, под самым потолком, синело за черной решеткой небо. Петр хотел дотянуться до решетки и не смог. В железной двери отодвинулся волчок, и кто‑то крикнул:

— Эй ты, лежи смирно!

— Послушайте, объясните…

Но задвижка уже закрыла круглое отверстие.

И потом дверь открывалась только три раза в сутки: утром, в обед и вечером, когда приносили еду. Она была каждый день одной и той же: Щи с вонючей капустой. От их запаха тошнило, и Петр за четыре дня только два раза съел эту бурду. И угодил в тюремный лазарет.

Длинное полуподвальное помещение лазарета было переполнено, койки стояли так тесно, что Петру пришлось перелезать через две из них, чтобы добраться до своей. К кислому запаху щей здесь примешивался запах давно не мытых тел, йода и еще каких‑то лекарств.

У окна, забранного частой решеткой, сидели четверо и играли в карты, в очко. Банковал чернявый и тощий человек с большим хищным носом и багровым шрамом на лбу, по прозвищу Хлюст. Карты были самодельные и, должно быть, крапленые, потому что Хлюст все время выигрывал. Вот он сгреб банк и спросилз

— Кто еще?

Желающих играть больше не нашлось.

— Может, новенький?

Все обернулись к Петру, а Хлюст встал, ловко перемахнул через несколько коек, сел у ног Петра.

— Деньги есть?

— А, иди ты…

Хлюст удивленно вскинул темные брови:

— Нет, вы послушайте, как он со мной разговаривает; Сеня, расскажи ему обо мне что‑нибудь веселенькое.

С соседней койки тяжело поднялся здоровенный детина с густо заросшим лицом и маленькими, круглыми, как у свиньи, глазками, воткнутыми глубоко в щетину.

— Колесо али лисапед? — деловито спросил он.