Адыл Якубов - Тревога

Но когда она почувствовала, что хочет жить и будет жить, сознание пронзил ужас: жить без ноги, калекой?! — Значит, оставить все — друзей, бригаду, работу? Нет! Даже думать об этом не хватало сил. У

Чем больше Шарофат приходила в себя, тем яснее понимала: ногу она потеряет. Вспомнилось: эта мысль впервые пришла еще там, ка поле, когда отключилось что-то в сознании, и она с тупым безразличием увидела свою ногу — из кровоточащей кожи выпирали осколки раздробленных костей, и казалось, что вся нога держится только на коже…

Возникая в памяти, эта картина вновь и вновь вызывала ужас, с каждым разом все сильнее.

Наконец, на пятый день после аварии, засуетившиеся медсестры сообщили шепотом: опять прилетел тот самый очкастый травматолог, один вид мясистых рук которого вызывал содрогание.

Шарофат почти не заметила, как прошла операция, длившаяся два часа, — она была под наркозом. Потом ей рассказали, что эта операция, на простом человеческом языке называемая соединением костей. — исключительно сложная, и далеко не всем, даже опытным хирургам выпадает счастье провести ее успешно.

Слушая, с каким благоговением говорили врачи об искусстве хирурга, Шарофат поняла, что совершилось что-то большое, радостное. И на душе у нее стало спокойнее.

Вечером зашел тот самый доктор: очевидно, чтобы проститься. Шарофат не удержалась, спросила, что теперь будет с ногой. Знаменитый хирург ответил шутливо-грубоватым тоном:

— Для что мы все бьемся чуть не целую неделю, зачем государство прислало меня сюда на самолете? И после этого мы не спасем вашу ногу?! Будьте покойны: бегать и прыгать будете так, что сможете стать чемпионом республики по бегу! — И, засмеявшись, добавил: — Или артисткой балета.

Не успел врач в сопровождений своей свиты выйти из палаты, как Шарофат заплакала навзрыд — так стало хорошо от его уверенных, спокойных слов!

Долго плакала она в тот вечер. Слезы были легкими, радостными, словно утоляющими боль, — так ей подумалось тогда.

Шарофат уснула с невысохшими слезами на ресницах. Боль все-таки не ослабевала; но она спала хорошо и проснулась только на следующее утро.

Это был долгий, счастливый день. Он, как и слезы накануне, врачевал страдания, рождал покой. С утра пришли друзья из бригады. Парни и девушки почти целую неделю провели в Чукур-Сае — исхудали, прокалились на солнце, но такие были радостные, возбужденные!.. Рассказали Шарофат обо всех бригадных событиях. Потом появились мать и отец.

Она — сгорбленная, придавленная горем, он — замкнутый и строгий, как всегда. Только лицо казалось совсем бронзовым от загара и нахмуренные брови еще сильней побелели.

Но вот старушка, едва взглянув на посветлевшее лицо дочери, материнским инстинктом угадала, что главная опасность позади, — и улыбнулась, заплакала от счастья. И тогда отец вдруг заморгал седыми ресницами, всхлипнул. Потом он опустился рядом с женой на табурет, серебристыми намокшими усами прильнул ко лбу Шарофат.

Едва старики вышли, в дверях палаты появился Валиджан. Приехал он, видимо, вместе с ними, но дожидался очереди.

Валиджан, костлявый, длинный — не высокий, а именно длинный, — ссутулился и похудел сильнее обычного. Над темными неулыбчивыми глазами широкие брови сошлись в одну линию, отчего лицо казалось особенно хмурым, нелюдимым.

Таким он был во всем — замкнутый, скупой на проявления чувств, всегда немного угрюмый.

Прежде, когда они еще не поженились, это даже нравилось Шарофат. Она весело посмеивалась над хмуроватой нежностью Валиджана и над его безудержной ревностью. Она была уверена: все это пройдет. Но вскоре после свадьбы Валиджан сделался ревнивым до исступления. Это внушало страх; Шарофат затосковала, держалась с мужем отчужденно.

Но вот вчера, когда Валиджан медленно вошел в палату и неуклюже опустился на колени у ее кровати, горячая, давно не испытанная нежность всколыхнулась у нее в груди, комком подступила к горлу.

Шарофат погрузила пальцы в его жесткие и густые волосы и, кажется, впервые подумала, что часто была несправедлива к нему. Разве он виноват, что любит ее так неистово?

Нежность, материнская, прежде неведомая, так и не остывала в ее груди весь день. Это чувство Шарофат испытывала не только к мужу, но и ко всем, кто навестил ее. Такую же радость от встречи с давно оставленными и вновь обретенными друзьями чувствует, наверное, путник, возвращаясь к родному очагу после долгих-долгих странствий…

Уже к вечеру из кишлака приехала Каромат, дочь старика Рахима. Она тоже пострадала при катастрофе, но уже выписалась. Девушка посидела минут двадцать. Но не зря ее считали говоруньей: она успела поведать все кишлачные новости за целую неделю. Да еще, понизив голос, рассказала то, о чем почему-то умалчивали и отец с матерью и друзья из бригады, — о ссоре мужа с председателем и о показаниях Валиджана следователю.

Каромат ушла — и будто выключила лампочку: потушила вспыхнувший было в груди свет, растревожила рой нерадостных мыслей.

И чем больше думала Шарофат, тем тоскливее становилось на душе. Она почти не сомневалась, что причина поступков мужа — ревность.

В тот день, Первого мая, она, получив разрешение Мутала, побежала домой, а когда вернулась — за рулем уже сидел Набиджан. Но муж в тот день ничего не говорил о председателе плохого, хотя прежде, случалось, отзывался о нем с неприязнью.

Да, Шарофат была почти влюблена в Мутала.

Это началось еще несколько лет назад, когда он приехал в кишлак со своей одетой по-городскому, красивой женой. Раза два в неделю вечерами они вдвоем приходили в клуб. До зависти любо было глядеть, как они шли рука об руку по улицам кишлака, оба молодые, веселые, уверенные в себе.

В те годы Шарофат работала комсоргом и одновременно заведовала колхозной библиотекой. Мутал часто приходил, подолгу рылся в книгах, порой сердился на то, кто книг маловато, а в библиотеке пыль, неуютно. Потом выступил на партийном собрании, сказал, что в клубе работу нужно оживить, а комсорг Шарофат, видимо, не очень активна. Ей было обидно, однако с того дня. она стала еще больше уважать нового агронома. Наверное, потому, что прежде никто и никогда не интересовался ни библиотекой, ни ею самой, точно их и не существовало в колхозе.

Больше всего Шарофат полюбила Мутала, кажется, за его горячность, умение воодушевлять и вести за собой людей. По его инициативе еще в те годы были организованы небольшие курсы механизаторов. На эти курсы поступила и Шарофат; там она познакомилась с Валиджаном.

А зимой, в долгие темные вечера, помнится, по инициативе Мутала они впервые провели несколько читательских конференций. Однажды даже написали письмо в Союз писателей республики. В кишлак приезжали поэты. В клубе состоялся интересный, многолюдный вечер, о котором после долго вспоминали.