Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

Он подошел к приемнику и пустил музыку погром­че. Передавалась опера, и опера хорошо знакомая, но не вспомнить было какая. Вслушиваясь в переплетаю­щиеся голоса певцов, Григорий Петрович старался уяс­нить для самого себя: почему он так не хочет этого внутризаводского стахановского планирования? В це­хах волнуются, требуют. Конечно, оно удобнее — рас­планировать работы по всем четырем турбинам, а зна­чит — и всю работу завода, потому что одно связано с другим. Но это значит написать черным по белому: четыре турбины к 1 октября. Вторую — к 1 июля, третью — к 15 августа и так далее. А могу я дать га­рантию, что ни с одной не запоздаю? Не может разве случиться, что первые две дам в срок, а вторые две не­много задержу? А тут — хомут на шею.

— Что это такое, не узнаешь, Николай Гаврилович?

— «Князь Игорь», — проворчал Диденко, подошел и решительно приглушил музыку, так что она еле-еле ак­компанировала его голосу. — Послушай, Григорий Пет­рович! Мы с тобой не дети. Единое планирование нуж­но! На парткоме об этом говорили достаточно резко, так? Решение принято: «Поставить вопрос перед дирек­цией о необходимости...» Так? И ты, единоначаль­ник, решающий эти вопросы, ты не протестовал, ты голосовал вместе со всеми, только оговорочку сделал: надо, мол, подработать, продумать... Но с того парткома десять дней прошло, а воз ни с места. Каширин и не ше­велится. А ты делаешь вид, будто никакого решения и не было. Что, не так?

Немиров натянуто улыбнулся:

— Экой ты, право... торопыга! Я дал Каширину указания. Продумаем, найдем формы...

— Формы, формы! — раздраженно вскричал Диден­ко. — Формы находятся тогда, когда люди хотят найти их! А ты — хочешь? Ты отмахиваешься от всякого раз­говора о планировании, и отмахиваешься потому, что ввести досрочное обязательство в план — значит отре­зать все пути к отступлению. Вот в чем дело, Григорий Петрович, и не будем друг друга обманывать.

Теперь они стояли друг против друга, оба разозлен­ные и возбужденные.

— Первый раз слышу, чтоб меня пытались обвинить в нерешительности, — насмешливо сказал Немиров. — В жесткости, в чрезмерной требовательности — обвиня­ли. Что действую рискованно и слишком круто — обви­няли. Всякое бывало, а вот такого, как сейчас, слы­шать еще не доводилось.

— И я бы хотел, чтоб ни сейчас, ни потом не при­шлось этого повторять, — не уступая, сказал Диденко.

— Черт возьми! — крикнул Немиров и взмахнул ру­кой. Был бы поближе стол, стукнул бы так, что черниль­ницы подскочили бы. — Черт возьми! Неужели ты не знаешь, что я делаю все, решительно все для досрочно­го выпуска? Что я днем и ночью над этим работаю? Что для меня эти турбины — дело чести?

Диденко ответил непривычно тихо:

— Я! Я! Разве только в тебе дело? Почему ты не веришь коллективу, Григорий Петрович? Или ты всерь­ез думаешь, что ты один — своей энергией и властью — можешь вытянуть такое дело?

— Могу, если мне мешать не будут! — запальчиво крикнул Немиров.

Повернувшись спиной к Диденко, он снова крута­нул радио. В комнату ворвался залихватский голос:

Черта с два, попробуй жить не тужить, когда над душой нависают... Что, работать он не умеет? Не знает без них, что нужно?.. Может быть, Брянцев и плох, потому что размазня. Но вот такого парторга, как Ди­денко, только толстяку Саганскому пожелать можно — враз скинет килограмм десять. И что теперь делать? Хочется разругаться, но тогда им вместе уже не рабо­тать. Кому-то надо уходить. В такой напряженный для завода момент?..

— Знаешь, Николай Гаврилович, давай не ссориться. Я человек нетрусливый. Ответственности не боюсь. Ес­ли сомневаешься, припомни, кто принял решение о заме­не регулятора на первой турбине? Даже Котельников не решался предлагать. Тебе и в голову не приходило. А я решил!

— Твое решение весь завод оценил, Григорий Петро­вич. И райком и горком. Или ты не чувствуешь, как те­бя народ уважает за это решение? А вот с планирова­нием трусишь. И народ это тоже чувствует.

— Или ему внушают это, — сквозь зубы сказал Не­миров.

— Я, что ли? Договаривай уж до конца!

Немиров промолчал. Прошелся по кабинету, погля­дел в окно на сумеречную улицу. Какая-то женщина быстро приближалась по улице. Клава? Нет, не Кла­ва. И что же такое происходит? Ведь это ссора, ссора, которую нельзя было допускать. Как это отразится те­перь на дальнейших делах? В четверг общезаводское пар­тийное собрание. Надо докладывать о выполнении оргтехплана. Диденко, конечно, проведет «подготовку», чтобы дать бой. Втянет Раскатова... Может быть, уехать в среду в Москву, а доклад перепоручить Алексееву?

За спиной Немирова то длинно, то коротко шесть раз пророкотал диск телефона. Куда это он звонит?

— Катюша? Ты еще не выехала? Так ты уж и не выезжай, я сам еду домой.

Звякнул аппарат. А ведь собирались «спрыснуть» на­чало стройки, посидеть по-семейному. Нехорошо полу­чилось.

Диденко двинул креслом, прошелся за спиною Неми­рова. Что-то скажет напоследок? Так и есть, он тоже вспомнил о четверге:

— Так вот, Григорий Петрович! Ссориться нам с тобой ни к чему. Но в четверг — собрание; ты промол­чишь — все равно народ скажет.

Немиров ответил примирительно:

— Только давай не обострять, Николай Гаврилович. Все это непросто, очень непросто... Тут семь раз отме­рить нужно. И почему ты вдруг сорвался?

— Да поздно уже.

Они простились дружелюбно, подавляя недоволь­ство друг другом.

— В кои веки зашел, и то не сидится. Ну что ты, право?

— Что ж поделаешь? Только присели вдвоем — уже и сцепились. Ну, будь здоров!

— Будь здоров.

Закрыв за парторгом дверь, Григорий Петрович рас­пахнул окно, чтоб проветрить кабинет до прихода Кла­вы, — здорово накурили. Ворвался холодный ветер. Как быстро похолодало! А Клава… Что надела Клава ут­ром?

— Елизавета Петровна, Клава пальто взяла?

— Ой, наверно, нет!

Они с тещей сошлись в передней, — так и есть, паль­то висит себе на вешалке! Взять его и пойти ей на­встречу?..

Он стоял в нерешительности, боясь, что разминется с Клавой. И вдруг увидел торчащий из кармана уголок конверта. Быстро оглянулся — тут ли Елизавета Пет­ровна, вытащил конверт. Письмо было адресовано не на дом, а на завод. Почерк витиеватый, с росчерками, какие делают только бездельники! Конверт не распеча­тан. Наверно, сунула в карман, чтобы прочитать дома... и забыла? или не удалось уединиться?

Хотелось разорвать конверт и немедленно прочитать письмо. От кого оно — Григорий Петрович не сомневал­ся. Да и видел он, недавно видел в турбинном на какой-то записке Гаршина эти нахальные росчерки...

Заставив себя засунуть нераспечатанный конверт об­ратно, Григорий Петрович закрыл окно, откуда тянуло пронизывающим холодом, присел на подоконник и гру­стно задумался. Значит, Гаршин не оставил ее в покое... Пишет. Не на дом, а на завод! А Клава даже не распе­чатала? И все-таки это ее волнует. А придет — и дома какая-то натянутость. Разладилось все...