Вера Кетлинская - Дни нашей жизни

Диденко с острым интересом ждал, какой же план действий наметил этот ухватистый парень. Критиковать-то проще...

Но и тут у Воробьева наметка была четкая — оргтехплан, расстановка сил коммунистов на главных на­правлениях, планирование всех четырех турбин сразу.

Диденко слушал его и думал: «Ничего не скажешь, стоящий парень, готовый партийный работник!» Но ко­гда от главных задач партбюро перешли к самым про­стым делам, у Воробьева вдруг пропала решительность. Он боялся протоколов и вообще всего партийного хо­зяйства, сбор членских взносов приводил его в смяте­ние, он робко выспрашивал, как вести ведомости, куда сдавать протоколы, и тщательно записывал каждое указание.

Взрыв смеха в зале вывел Диденко из задумчивости. Сразу и не понять было, что случилось на сцене, Арка­дий сидел весь красный, Валя возмущенно выпрямилась.

— А как же еще? — оскорбленно спросила она.

— Ну, Валечка, я не могу учить девушку, как цело­вать любимого человека, — сказал режиссер. — Но так, как вы это делаете, можно целовать только свою тетю.

Студийцы, сидевшие в зале, снова засмеялись, и Ди­денко засмеялся. Аркадий сжал кулаки — вот-вот поле­зет в драку.

Но в эту минуту чья-то голова просунулась в дверь:

— Ребята, сейчас Воронцова выступать будет!

И все студийцы, сколько их было тут, помчались к выходу.

Когда Диденко вошел в переполненный главный зал, возле стола, покрытого красным сукном, стояла осани­стая женщина в черном шелковом платье с ниткой ярких бус на шее. Лицо было красивое, красивей, чем в молодости, но чужое, совсем не Зинкино. Голос — то­же не Зинкин, а серьезный и в каждой интонации поло­жительный. Говорила Воронцова негромко, но так от­четливо и умело, что каждое словечко долетало до по­следних скамеек:

— Трудно для актера, что один эпизод дробится иногда на пять-шесть киносъемок, а то и больше, а меж­ду съемками проходят недели! И каждый раз нужно возобновлять съемку в том же состоянии, в той же самой тональности. Вот недавно я снималась в таком эпизоде: я бегу по полю в деревню сообщить очень волну­ющую новость. Первая съемка была летом в поле. Я бе­гу, бегу... — она изобразила как она бежала запы­хавшись, желая добежать раньше всех, и в ее мгновен­но преобразившемся лице возродилась прежняя Зинка, отчаянная и порывистая заставская девчонка.

После ее выступления Диденко прошел на сцену, и Зина Воронцова вскрикнула, увидав его, широко разве­ла руки и на глазах всего зала пошла к нему:

— Коля Диденко! Настоящий, всамделишный. Коль­ка Диденок!

Обняла его, расцеловала, отстранилась, чтобы разгля­деть его, снова поцеловала в обе щеки, потом вынула платочек и стерла с его щек следы губной помады.

— Диденок! — повторяла она, восторженно огляды­ваясь на окружающих, чтобы все оценили прелесть этой встречи давних друзей. — Ну, пойдем, побродим где-ни­будь и поговорим, я же тебя тысячу лет не видела!

Они пошли по пустынным гостиным, — только кое-где в углах сидели парочки. Зина локтем подтолкнула Ди­денко:

— А этим и знатные люди неинтересны сегодня, и на меня им наплевать — играет, ну и пусть играет, да? И мы когда-то такими были... А как ты меня нахо­дишь? — требовательно спросила она.

Ей хотелось все осмотреть, она тянула его из комна­ты в комнату и всем восторгалась:

— Хорошо здесь стало... А ты помнишь, как он строился, этот наш дворец? Воскресники, субботники, кирпичи таскали... а?

— А ты помнишь, как мы плясали на открытии?

— А помнишь, мы ставили инсценировку какую-то, и героя убивали, а я рыдала над трупом, а потом вскакивала с красным знаменем и произносила пламенную речь? А ты ведал осветительной частью и запустил та­кие световые эффекты, что я все время была то вся крас­ная, то зеленая, то лиловая.

— И ты ужасно злилась, потому что считала, что лиловое тебе не к лицу!..

Выступления, видимо, кончились, в гостиные хлыну­ла молодежь, и сразу потянуло холодом, — в зале откры­ли окна.

— Дует, — сказала Зина, поеживаясь. — Пойдем в уголок, я боюсь простудить горло…

— Ну, а теперь рассказывай, — сказал Диденко, уса­див ее в сторонке, где не было сквозняка. — Как ты жи­вешь? Работается хорошо?

— Всякое бывает: и хорошо и плохо, — с чувством ответила Зина и начала рассказывать, поглядывая на молодежь, которая усердно ходила мимо, чтобы рас­смотреть актрису.

Диденко слушал, то и дело отвечая на поклоны. Вот прошел Николай Пакулин: с чего это он забрел к ин­струментальщикам, и почему один, и почему у него та­кой грустный вид? Вдали мелькнула Ксана Белковская с дважды лауреатом Петровым, — старательно занимает разговором почетного гостя. Прошел Евстигнеев с сек­ретарем партбюро. А Фетисова нет? Фетисов!.. Диденко даже охнул от злости на самого себя — подвел челове­ка, а сегодня и не вспомнил, не вызвал, не поговорил...

— Ты какой-то смутный, Диденок. Или мне кажет­ся?

— Нет, Зина, не кажется. Ты извини.

— А что такое?

— Да, в общем, ничего особенного... Как бы тебе объяснить? Знаешь, в нашей работе…

— Да чего там «как бы объяснить»! — передразнила она, — Что я, партийной работы не понимаю? Ты со мной не шути: три состава — член партбюро, и секре­тарем была, еле отпросилась. И притом в театре, это го­раздо сложней, чем на заводе. Творческий коллектив, самолюбия и все прочее. Так что можешь говорить без переводчика!

Он рассмеялся — и как-то сразу стало легче.

— Значит, ты знаешь, нам по штату положено заме­чать да выправлять чужие грехи. Ну, а когда сам?

Зина широко улыбнулась:

— Так мы ж не боги! Сверху или снизу — поправят!

— Вот именно, сверху и снизу, — проворчал Диден­ко. — Не знаю, может, это в вашем особо сложном твор­ческом коллективе считается легким, когда и сверху и снизу...

История с автоматическим регулятором неожиданно разрослась в проблему, захватившую все помыслы ди­ректора. Немиров видел недоумение Диденко: директор­ское ли это дело? На то есть конструкторы, главный ин­женер, ученые консультанты... Да и ошибка ведь най­дена?

Ошибка была найдена. Приехав прямо к Котельникову, профессор Карелин заперся с ним вдвоем и быстро развеял невольную обиду конструктора, заставил рас­сказать весь ход поисков, а затем пошел в цех. Работ­никам стенда понравилась дотошность ученого. Он всех расспрашивал, выслушивал любое мнение; потом, присев на корточки возле разобранного регулятора, стал разглядывать некоторые его детали. Старейшего ма­стера сборки Перфильева он попросил рассказать, какие приключались недоразумения с регуляторами. Перфиль­ев старательно припомнил все, что случалось на его веку, и забрался было в такие давние времена, что профессор засмеялся:

— Ну, тогда!.. Мы-то с вами тогда уже были, а вот современного регулирования не было! Это давайте от­ставим.