Аркадий Первенцев - Матросы

— Нравится она мне…

— Скрыть трудно. Первая заноза всегда больнее…

— Любовь, а не заноза.

— Мешает это тебе?

— Определить не могу.

— Подожди. Время сработает точно…

Неважно. Будь что будет. Закинув руки за затылок, Василий ложится и глядит во все глаза на парусиновое брюхо верхней койки. Не один год придется созерцать это провисшее брюхо. Чему-то радуется запыхавшийся Столяров. Бормочет, вытирая ладонью влажные красные глаза-щелочки. Зачем его расхолаживает Матвеев, если Столярову приятно? Начальник клуба попросил его помочь выпустить матросскую радиогазету. Всякому свое. Любит парнишка толкаться возле клуба, читальни, редакции, и надо его понять, поддержать его пыл. А Матвеев издевается: возле газеты, дескать, легче тереться, чем работать внизу, в стеллажном отсеке, на перегрузке тяжелых снарядов.

Философские раздумья нарушает ввалившийся в кубрик старшина огневой команды Татарчук. Куда ему до Шишкарева! Въедливый, дотошный и, вероятно, скучный, как плохие тезисы. Теперь он их хозяин, без него шага не ступить, пальцем не двинуть. А их место — башня, колпак из брони, куда дисциплина загоняет свыше пятидесяти мыслящих, сознательных индивидуумов, читавших Шекспира и Толстого, знающих обычаи царства Урарту и почем фунт лиха. Внутри башни еще один властелин — командир. Волею судьбы им оказался Борис Ганецкий.

Наметанное око старшины Татарчука клейко перещупывает новичков. Своим скрипучим голоском он рассказывает, как вести себя при боевой тревоге. Если спишь — вскакивай, одежду, обувь — в руки и мчись как ветер. Вниз, по трапам, только на руках, скольжением, вверх — как пуля.

Татарчук не преминул тут же проверить способности новичков, заставив их бежать к башне. Расстояние недалекое, но не всякому первый урок дался легко.

Командир башни Ганецкий презирал длинные речи. После рапорта старшины он пренебрежительно заявил:

— Обязанности матроса вы должны знать. Я требую точного исполнения службы. Меньше любоваться дельфинами! Усвойте — корабль боевая единица, а не водоплавающий университет. Все!

Когда новенькие не очень-то проворно вскарабкались по скобтрапам и запутались с расчехлением приборов и надульников, Ганецкий приказал:

— Погонять их до третьего пота, мичман! Сами потом скажут спасибо.

Уже без командира проворачивали вручную механизмы, чистили, смазывали, хотя механизмы и до этого были в безукоризненном состоянии.

Эх, Татарчук! Далеко тебе до Шишкарева. А все-таки чем-то силен этот сухонький и маленький человек в застиранном кителе и порыжевших штанах, помаргивающий реденькими ресницами. На его безбровом личике с мягкой кожей, помятой густыми морщинками, все время держалось приветливое, отеческое выражение. За казенными поучениями, привычно слетавшими с языка, как убедительны жесты его рук с искривленными пальцами! А до чего скучно он дважды повторяет свои указания, подкрепляя их обязательным «так»! И можно поражаться, наблюдая за тем, как он выводит на дудке разнообразнейшие звуки, от короткого открытого до долгого с вибрацией и наконец завершает их трелью, которой мог бы позавидовать даже скворец, талантливый имитатор птичьих голосов.

Можно было удивляться всему этому или скучать, но смеяться нельзя. Татарчук принадлежал к тому прозаическому, на первый взгляд, типу старослужащих моряков, которые честно и бестрепетно отдают все свои силы на благо родного флота. Такие люди и воевали неприметно. Нужно было — шли на подвиг, как на рядовую работу, не видя за ним отдаленных сияний славы. В десант так в десант! На минное поле? Что же, раз приказано, иду первым… Каждая награда доставалась ему без шума — «заметили — отметили». Без флота нет у Татарчука жизни. Убери его с корабля, и рухнет, обмякнет, обнаружатся ревматизмы и всякие там болезни. Поэтому-то он больше всего страшился момента, когда будет дана последняя команда: «Не нужен!» Но пока мичман Татарчук был нужен…

В полночь «Истомин» снялся с бочек. Утро застало его в безбрежном море.

В восемь объявили тревогу. Топот ног и свист поручней мгновенно погасли. Чавкнула броневая дверь, и сразу запотела масляная краска на металле.

Освещенные тусклым светом, с мертвенно-бледными лицами, тесно, каждый на своем месте, сидели или стояли командиры орудий, замочные, наводчики, досыльщики зарядов, визирщики, наводчики дальномерщики…

Центр — боевая рубка. Оттуда, через центральный пост, расходятся лучевые нити командирской воли. Центральный пост связан с боевыми постами, башнями главных калибров, батареями вспомогательной артиллерии.

Люди центрального поста, запрятанные в подводную часть, по приборам выполняют приказы. Приборы, если они исправны, а для этого к ним приставлены люди, не ослабляют своего внимания, им неведомо чувство страха, неуверенности. Надо доверять приборам, но и уметь управлять ими.

Спиной к Архангелову, сидевшему в левом углу, возле прибора вертикальной наводки, примостился на таком же круглом, обтянутом кожей сиденье электрик, управляющий прибором башенной автоматической стрельбы.

Справа от вертикального наводчика, на станине, отшлифованной многими предыдущими дублерами, определили место Василию. За его спиной высилась казенная часть орудия, матово блестевшая стальными гранями.

Возле приборов и телефонов, скрытый аппаратурой «баса», сидел командир башни.

Невдалеке от визирщика огневой команды стояли командир орудия, замочный и досыльщик зарядов, подаваемых из погребов.

Матвеев и Одновалов дублировали у других орудий; Бараускаса послали вниз, в рабочее отделение башни, а под ним, в перегрузочном, трудился Марван. В самой глубине элеватора, в снарядном отделении, — еще один из новичков, Ибрагим Галей.

Казенная часть орудия круто приподнялась, чавкнул замок. Послышался гудящий шум элеватора, включилась новая сила подъемных механизмов…

Скорострельное орудие как бы выкачивало из погребов снаряды. Они поднимались снизу, похожие на выскобленные свиные туши, их хватал лапами автомат прибойника, волочил по лотку и бросал в пасть каморы. Глоток, чавканье, пасть закрывалась. И снова туша снаряда, и снова жадное зево каморы.

Подрагивали и передвигались стрелки, принимавшие задачу центрального поста, срабатывал автомат, орудие переходило на «огонь».

Могучая энергия взрывчатки выбрасывала снаряд из ствола, открывался затвор, едко пахло раскаленным металлом.

— Ревун!

— Залп!..

Шумели, стучали механизмы элеватора, выбрасывая из чрева трюмов снаряды. Корабль прибавил ход и перешел на маневр. Проклятая морская болезнь! Так вот она какая! Мало того что тянет изнутри, а еще такое ощущение, будто тебя подшвырнуло на верхушку дерева и ну раскачивать. Попробуй удержись на его ненадежных ветвях.