Аркадий Первенцев - Матросы

— Ревун!

— Залп!..

Стук и шарканье механизмов, чавкающие и посапывающие пасти орудий, винтовая нарезка затвора, странно напоминающая карусель, густые требовательные звуки ревуна… И всюду — шумное дыхание людей. Они с номерами у карманов парусиновых роб, с мокрыми лицами, выпученными глазами и застывшими, как маски, оскалами ртов…

Смесь запахов вспотевшей одежды, нагревшейся обуви, камор, казалось, проникала не только в легкие, но и в желудок, в кровь… Тошнота у горла. Во рту сухо. В башне не полагалось воды: анкерок убирали по боевой тревоге.

— Воды бы… — простонал Василий.

— Трави сюда! — Архангелов стащил с головы берет.

— Развезло новичков! — командир крейсера черкал карандашом по отчетным картам.

Старший помощник без вдохновения следил за слишком нервными красными птичками, вылетающими на бумагу из-под пальцев командира. Заметил:

— И не таких желторотых птенцов выворачивает наизнанку.

Стреляли не совсем удачно, на середнячка. Буксирный катер со щитом, громоздким сооружением из дерева и парусины, закрутила штормовая, его свалило набок. Были и пропуски при стрельбе.

Савелий Самсонович Заботин обиженно покряхтывал, выслушивая не весьма убедительные упреки. Думал с усмешкой: «Всегда и всюду единственный козел отпущения — безвинно страдающий старший помощник».

— Доценко докладывал, что лейтенант Ганецкий распекал малыша. Верно? — спросил Ступнин.

— Если сообщил Доценко, значит, верно, — суховато ответил Заботин.

— Почему вы так скептически произнесли фамилию парторга?

— Нянчится со всеми… Флот, Михаил Васильевич, вырастал на дисциплине. — Старпом сжал кулак и уставился на него красноречивым взглядом. — А мы теперь каждому — хризантему в петличку.

— Разве?

— Да.

— Удивительно, Савелий Самсонович. Я знаю вас как исключительного добряка, любимца матросов, если хотите — лирика. И если матросу сказать, как вы сейчас сжали кулак…

— Зачем же беспокоить матросов? — улыбка зайчиком проскользнула по смущенному лицу Заботина. — Я сжал кулак аллегорически и сказал, что флот вырастал так в прошлом. А теперь он растет… — бесхитростный старпом запутался, отмахнулся.

— А Доценко?

— Лучшего секретаря партийной организации не сыщешь. — Заботин подыскивал слова. — Сам из матросов, проходил службу и на марсе, и со скребком у днища… Слишком он проникновенный, Михаил Васильевич. Во-первых, ввел на корабле никому не нужные имя-отчество. Ведь почти каждого матроса, всякого сопляка величает по имени-отчеству.

— В служебное время?

— В служебное время не замечал. Вообще…

— Плохо? — Ступнин с любопытством наблюдал за старшим помощником.

— Нам-то ни времени, ни памяти на это не хватит, если мы каждого индивидуума начнем так величать. Рядовой хитер. Силу любит… Правда, у Доценко другая функция. Партийный организатор. Все равно ограничители не поставишь. У матросов лотовый промер один для всех глубин… Последнее время со всеми личными невзгодами матросы к нему зачастили.

— Худо?

— Конечно.

— Согласен. — Ступнин прошелся по каюте. — Безусловно худо. Если матросы идут с личными нуждами только к секретарю партийной организации, значит, командиры где-то не так краюху отрезали. Ко мне, впрочем, еще ходят.

— И ко мне, — неуверенно промолвил Заботин.

— Находите время принимать?

— Откровенно, не всегда. Разве выгадаешь? Крутишься, как сатана на бечевке. А вообще матрос больше идет со своими нуждами к политработникам. К нам только в крайнем случае.

— Если ко мне перестанут обращаться матросы, я это приму как самое большое наказание.

Заботин не всегда понимал командира и, откровенно говоря, порой сомневался в его искренности. Ему казалось: не подлавливает ли он, не подсмеивается ли? С ним всегда нужно держать ухо востро.

Выручила трансляция, активно заработавшая после короткого перерыва. Передавали местонахождение, курс, число пройденных миль. После информации скрупулезно точного старшего штурмана Шульца сетью овладел сочный голос диктора дневного выпуска матросской радиогазеты:

— Включаем вторую башню. Действия личного состава этого передового боевого поста доведены до автоматизма. Наш микрофон установлен в башне. Вы слышите, как командир орудия дает команду. Матрос Денисов, репетуя команду, загружает снаряд, поступивший из элеватора…

— Почему из второй башни? — спросил Ступнин. — У них были пропуски при стрельбе?

— Газетчики проявляют собственную инициативу.

Тот же скандирующий мягкий баритон патетически продолжал:

— Вы слышите шум, это пришел снаряд из элеватора. Вы слышите лязг замка. Замок автоматически закрывается. Третье орудие заряжено! Из центрального поста поступает приказ на стрельбу. Денисов ставит на «товсь!». Много сил было положено, немало труда с молодыми, чтобы добиться такого тесного сплочения коллектива башни номер два. Старослужащие были кровно заинтересованы в том, чтобы приучить молодых. Давали указания, советы, оказывали большую помощь.

— Что же, у них хорошие традиции. — Заботин несколько успокоился. — А сегодняшняя стрельба… Из репродуктора неслось:

— Старательные, трудолюбивые, дисциплинированные комендоры второй башни воспитаны под руководством своего командира молодого офицера Ганецкого, выученика прославленного военно-морского училища…

— Узнайте, кто это придумал, — приказал Ступнин. — До разбора. Мы приказ готовим.

Диктор продолжал:

— Слышались команды: «Орудие зарядить!» — «Есть, орудие зарядить!» Лязгал металл… Действовал боевой пост номер… башни главного калибра.

— Это вы подписали сегодняшний выпуск матросской радиогазеты, товарищ Воронец? — раздраженно спрашивал Ступнин по телефону. — Подписали? И передачу из второй башни подписали! Отличный репортаж? Да, отличный… Ничего… Минуточку, кто диктор? Столяров? Прошу, зайдите ко мне…

Можно не оглашать разговора, происшедшего один на один между командиром и его заместителем по политической части. Милейший Воронец вышел из каюты в достаточно растрепанном настроении. Он должен был принять меры, ибо на вечерней поверке в приказе, прочитанном вахтенным офицером, неудовлетворительно оценивалась стрельба по щиту. Ганецкому объявлялось замечание.

В открытом море во время качки человек чувствует себя неловко. Василий падал куда-то вниз вместе с гюйсштоком и вместе с ним поднимался из волн. Туда же, в бездну, то опускались, то поднимались узкие тропки палубных досок, выскобленных почище материнского стола перед замесом пшеничного теста. В разных местах отлеживались новички, измученные мутной силой морской болезни. Происшествие в башне пошатнуло у Василия веру в собственные силы.