Аркадий Первенцев - Матросы

— Вы злопамятны, товарищ старший лейтенант, — заискивающе промямлил Ганецкий.

— Итак, — будто не слыша его, продолжал Доценко, — собрал я своих ребят. Как поступить? Один из них сообразил: «Есть на берегу запасной электромотор, товарищ главстаршина, можно оттуда взять якорь». Нашли мотор. Принялись разбирать его. Ночь. Затемнение. Ни одного огонька. Закончили все за два часа. Притащили на борт запасной якорь и точно в срок вышли в море. На ходу установили якорь на место и собрали мотор-преобразователь. А ведь по инструкциям ремонт можно было сделать только в производственных условиях. Откажись я, и никто бы не наказал. По уставу все нормально, а за устав плати кровью. Видите, если коллектив сплоченный не только одними уставами, многое можно сделать. Вспоминаю я, как трудились тогда ребята, товарищ Ганецкий. Не за страх, а за совесть. Видите шрамы? — Он протянул руки и положил их на стол. — Вот тут с мясом вырвало. Видно, где-то прижал неаккуратно. До кости снесло. Ничего, обошлось, отделался шрамами. А выполнение задания было связано с тысячами человеческих жизней. Казенная дисциплина, конечно, лошадка реальная, но иногда брыкается. Уставы даны в помощь нам, но не как… протезы… Не забывайте закон матроса: я преданно люблю своего командира, верю ему и пойду за него в огонь и в воду, потому что он внушил мне любовь к себе и доверие.

— У меня не вызывает возражения этот закон, — сказал Ганецкий, — только лично я не умею либеральничать.

— Экий вы, — Доценко тяжко вздохнул. — Руднев, по-вашему, был либерал?

— Какой Руднев?

— Командир «Варяга».

— Его называли либералом…

— Кто?

— Люди того времени.

— Кто они?

— Царские прислужники.

— Ладно, — Доценко начинал испытывать отвращение к лейтенанту. — Человеческое отношение к матросу раньше называли либерализмом, а тех, кто бил матросу морду, шкур всяких ставили в пример. А на поверку что вышло? Руднев сумел поднять людей, выйти в бой с превосходящими силами, нанести врагу урон и почетно выйти из боя, не сдав корабля. И мы помним «Варяга», поем песни о нем, фильмы снимаем. Но ведь в том же году была и Цусима. Какие героические корабли вы помните по Цусимскому бою? О ком сложены песни?..

— Я согласен с вами, товарищ Доценко.

— Согласны, а на практике? Татарчук честный и преданный служака. А вы над ним подшучиваете. Масса его любит и в обиду не даст, товарищ лейтенант.

Ганецкий раздраженно сжал побелевшие губы:

— Дался вам Татарчук. Ему давно пора на пенсию.

— Это ваше последнее слово?

— Нет, что вы! — Ганецкий примирительно притронулся к руке Доценко, и тот ее отодвинул.

— Надеюсь, мы не зря с вами говорили?

— О нет! — Ганецкий встал, оправил китель. — Обещаю… По мере своих сил…

«Истомин» бросил якоря в бухте Приюта. Эту бухту еще ни разу не обходили вниманием корабли, крейсировавшие у Кавказского побережья. Сигнальщики подняли флаги «Купаться». Моряки, утомленные многодневным походом, с радостью прочитали сигнал боцмана Сагайдачного. Приказано было спустить шлюпки. Каждый купальщик оставил на палубе одежду и обувь: если кто-то не вернется, это сразу можно будет обнаружить.

Дежурный отрапортовал командиру. Как на подбор, стояли ребята, будто свитые из стальных тросов. Море манило. Каждый предвкушал освежающий трепет волны, заранее ощущал соленый вкус на губах.

Инструктор физподготовки, прыгун и пловец, шел за Ступниным, почти не прикасаясь к палубе пятками. На его отлично натренированном теле играли эластичные мускулы. Однако в присутствии командира, одетого в белоснежную форму, инструктор чувствовал себя неловко в своих красных сатиновых плавках.

Штурвальный, подающий большие надежды боксер, тренировался перед флотскими соревнованиями. Командир и сам не раз натягивал перчатки и бился на ринге юта с этим парнишкой с низким лбом, широкой грудью и могучим затылком.

— Что такое? — Ступнин остановился и показал на грудь матроса, расписанную орлами и обнаженными девицами.

— Татуировка, товарищ капитан первого ранга, — ответил инструктор. — Приходят служить с наколками…

— Не было у него наколок… А мы-то надеялись: завоюет призовое место. Как же его выпускать на люди с такими каторжными знаками? Кто сделал?

Штурвальный молчал, упрямо сцепив челюсти. Ступнин не стал добиваться от него ответа и пошел дальше. И еще не раз видел он следы тайной работы какого-то неуловимого татуировщика.

Архангелов, притаившийся за могучей фигурой Одновалова, неожиданно для себя громко чихнул. Ступнин обернулся. На торсе наводчика, классного специалиста, мелькнула свежая татуировка непостижимой по убогости фантазии.

— И вы, товарищ Архангелов? — А тому хоть сквозь палубу провалиться. — Соблазнили наконец? Экспонат для Миклухи-Маклая. Повернитесь! Кто же это наплодил на вашей спине обезьян и полинезийцев? Если у вас когда-нибудь среди потомства будут этнографы, им не придется искать дикарей в дальних странах… А ведь вы умный человек, Архангелов.

Старпом, вызванный по трансляции, захватил с собой бумаги для доклада — не знал, что командир раздражен появлением среди команды татуированных.

— Кто портит людей?

Человек, отвечающий за все, от турбин и лагун до выпечки хлеба и слаженности артбашен, только беспомощно развел пухлыми руками. Ведь все было хорошо. Ан нет, появился новый ловкач. Самого старпома в моряцкой юности расписали с таким вдохновением, что неприлично снять безрукавку. Тогда наколки считались шиком. Теперь времена другие. На корабле — целый стенд книжечек, посвященных тому, как стать культурным, в какой руке держать вилку, в какой нож. Наколки на человеческой коже — это дикий обычай, позорный пережиток. Командир невнимательно слушал сбивчивую речь старпома.

Через иллюминатор виднелся берег, а ближе к нему — подводные лодки, усеянные матросами, как чайками.

— Необходимо найти этого татуировщика, — продолжал свое Ступнин. — Изловить!

— Есть, изловить! — Из-под козырька у старпома выкатилось несколько крупных капель пота.

Начальническая медь в голосе Ступнина исчезла, он просто, по-дружески разъяснил:

— Такая позорная вещь на новейшем корабле. Нехорошо, Савелий Самсонович.

— Конечно. Эдакую мерзость сработали на Архангелове!

— И вы думаете, Архангелов знал, что́ ему накалывают?

— Рисунок предварительно утверждается… а потом…

— Простите, — перебил Ступнин. — Чтобы больше ни одной жертвы.

— Постараемся. Разыщем. Не иголка же в стоге сена! Живая личность.

Замполит Воронец только что закончил пробу, и от него пахло бараньим пловом; через шелковый китель просвечивало сильное волосатое тело.