Михаил Соколов - Грозное лето

— Ваше величество, — остановил его Сухомлинов, — благоволите повелеть: положение союзников описывать в газетах полностью или…

— Обычно, чтобы не сеять паники среди обывателей. Они и без того говорят бог знает что… Если будут сеять панику — конфисковывать. А паникеров — в Сибирь. Главарей же — расстреливать.

— Слушаюсь…

Телефон умолк, а Сухомлинов все еще стоял за своим длинным столом, крытым зеленым сукном, держал трубку в мясистой правой руке и думал: «Вот что наделал своей паршивой телеграммой этот салонный болтун и любитель развесистой клюквы, Палеолог. Всех поставил на ноги и совсем на голову садится, даже царю. Что же будет дальше, позволительно спросить? И верховный хорош: патронов орудийных ему недостает! А где я возьму их при таком ведении баталий? Воевать надо уметь, ваше высочество, да-с! А не стрелять ураганным огнем по пустому месту, по австрийцам, коих Конрад отвел от места сосредоточения на сто верст, узнав, что Редль продал нам план развертывания. Но Редль покончил с собой, и вы должны были сообразить, что Конрад изменит план развертывания своей армии, что и случилось, и вы ударили в пустоту. Кто же так главнокомандует, ваше высочество? Этак у вас скоро и портков будет недоставать, а виноват будет Сухомлинов? Нет уж, увольте, я вам — не нянька, ибо у вас имеются высочайшие дозволенные права, так что действуйте, ваше высочество, сами, а не ищите козлов отпущения».

И наконец сел в кресло, вытер большим клетчатым платком вспотевшее полное лицо с крупным носом и задумался: с чего начинать? Вызвать Кузьмина-Караваева и учинить ему разнос? Или поехать к Горемыкину, доложить о разговоре с государем и назначить экстренное заседание кабинета министров? Но Горемыкина не прошибешь, он, как обычно, махнет рукой и скажет: «Чепуха, почему я должен заниматься сапогами и снарядами? Увольте, это — по вашей части». Или пригласить промышленников? А-а, бестия этот Палеолог, наделал хлопот из-за какой-то паршивой телеграммы. И решил: позвонить и пригласить Протопопова, этот знает, кого взять за рога. Но что скажет Родзянко, проведай он о посещении военного министра товарищем председателя Думы? Впрочем, Дума-то прекратила занятия, так что Александр Дмитриевич вполне может и сам прийти ко мне. Кстати, он, кажется, мечтает о министерском портфеле, а сближение с министром как нельзя более и импонирует его мечтам.

Но пригласить Протопопова не успел: позвонила жена и сказала, что у нее сейчас находится князь Андронников и говорит такие вещи, что с ума можно сойти.

Сухомлинов знал: коль князь Андронников перепуган, значит, жди новых сплетен, и спросил:

— Какие еще вещи?

— Азорчик, милый, я не могу в телефон. Приезжай домой немедленно. Говорят, что Гучков и Родзянко из-за безделья после закрытия Думы опять затевают травлю Мясоедова и тебя. Ужас!

Сухомлинов был взвинчен, ибо видел, что царь им недоволен, и ответил не очень ласково:

— Мне звонил государь, и я должен готовить для него доклад. А что может болтать князь Андронников, мне заведомо известно. Гони его в три шеи, или я выдворю его из Петербурга, если он будет продолжать свое.

— Но он говорит, что Сергея Николаевича все равно повесят и что его может спасти только Вырубова или старец, коего в Петербурге еще нет. Пошли ему вызов — или на нашу голову обрушится несчастье. Сегодня же пошли телеграмму! Слышишь? Нет, я сама напишу ему в Покровское. Ты — трус. Ты не можешь…

Сухомлинов побагровел от злости и едва не крикнул в свою очередь: «Ты с ума сошла, Екатерина! Разве о таких вещах болтают в телефон?», но спросил сдержанно:

— Что-о-о? Что я не могу, дорогая?

Но трубка уже молчала, и Сухомлинов в сердцах швырнул ее на рычаг так, что она не легла, а повисла, и он поправил ее.

«Ох, уж эти любимые наши… В могилу загонят прежде времени. Мясоедов!.. Распутин!.. Помешались все на этом… — хотел он назвать Распутина нехорошим словом, но не назвал: он тоже был с ним в знакомстве, а жена — и вовсе „украла его сердце“, как сказал этот развратник и хлыст. Боже праведный, ты видишь, что я не хочу ему зла, но оное его уже настигло: эта дура Гусева пырнула его ножом, императрица едва в обморок не упала, когда узнала, а Вырубова, говорят, голосила, как рязанская баба».

Он встал из-за стола, постоял немного и медленно прошелся взад-вперед по кабинету. Ну, Распутин — это не его, военного министра, печаль, очухается и приедет вновь ублажать светских дам. Но Мясоедов, Мясоедов? Неужели действительно — шпион, как о том болтали и, кажется, потихоньку и поныне болтают? Или это — выдумки все того же Гучкова, Родзянко и компании, устроивших в прошлом году позорный спектакль в Думе единственно ради того, чтобы опозорить его, Сухомлинова, и его супругу и свалить его с поста военного министра?

«Нет, господа, более я этого вам не спущу. С меня довольно того, что вы устроили в Думе, этом разбойничьем гнезде революции, и распечатали в газетах. Я буду докладывать государю! И вы дождетесь, что одного из вас, бог даст, повесят прежде, чем вы повесите Мясоедова, за коим вы конечно же видите в петле и меня только потому, что Мясоедов — друг моего дома, и ничего более. Да-с, судари, и ничего более», — рассуждал он, мягко ступая по цветному паркету.

И решил позвонить Вырубовой, в лазарет, — не вернулся ли Распутин? Но ее не оказалось на месте, и к телефону подошла Надежда Орлова.

— Анна Александровна во дворце, — ответила она. — Что ей передать?

— А вы кто такая? — недовольно спросил Сухомлинов.

— Старшая сестра лазарета.

— В таком случае, сестрица, передайте нашей благороднейшей Анне Александровне, что я позвоню позже. Сухомлинов у аппарата.

— Хорошо, ваше превосходительство, я передам тотчас же, как только Анна Александровна появится. Более ничего передать не надо?

— Нет. Впрочем, скажите почтеннейшей Анне Александровне, что я звонил ей по весьма экстренному поводу. По поводу одного нашего общего друга, если хотите.

— Он скоро возвращается в Петербург, — неожиданно услышал Сухомлинов в телефонной трубке так просто, как будто у телефона и была Вырубова.

— Я не понимаю вас, сестрица, — сказал Сухомлинов. — Вы-то откуда знаете, о ком я хотел говорить с Анной Александровной?

— Знаю, ваше превосходительство: вы хотели узнать о здоровье уважаемого святого старца, — ответила Надежда, нисколько не рисуясь.

Сухомлинов качнул головой. «Однако, милая Анна Александровна, вы знаете, кого брать к себе на службу», — подумал он и подтвердил:

— Пусть будет по-вашему, сестрица. Именно об этом я и хотел узнать. Благодарю за любезность и желаю вам всего доброго на вашем благородном поприще. Да, сестрица: у вас там лежит один раненый офицер, — Анна Александровна мне говорила. Штабс-капитан и инженер. Как его самочувствие?