Михаил Соколов - Грозное лето

— Счастлив это слышать от вас, ваше императорское величество. Полагайте, что я… Что мы с супругой — рабы верные и неизменные вашего величества, — старался Сухомлинов и ждал, ждал, что же еще скажет ему царица в этом далеко не царском месте для этой странной аудиенции, и был уверен, что она всего еще не сказала.

И не ошибся: императрица помолчала несколько секунд, настороженно посмотрела на дверь, что вела в комнату Вырубовой, и сказала, как бы вспомнив:

— Да, я едва не забыла вам сказать, милый Владимир Александрович. Я слышала, о чем вас просила Аннушка, и со своей стороны прошу вас: помогите ей, бедняжке, в ее просьбе относительно ее друга и его семьи. Я знаю, она страшно переживает. Несчастный старец еще не совсем оправился после покушения на его жизнь, и ему потребен будет покой, когда он возвратится в Петербург, и охрана. Я не хочу просить об этом Маклакова, а вас прошу.

И Сухомлинов подумал: «Боже, как зыбко все в сем подлунном мире! Откажи я исполнить сию несоответственную просьбу — все благоволение монархов ко мне рассеется, как дым. Но отказать такой просительнице непостижимо. Что творится, что делается у нас на святой Руси и чем сие кончится? Гришка Распутин, самая одиозная личность и самый мерзкий прохвост, совершенно загипнотизировал монархов, а вернее — царицу! Доктора философских наук. Невероятно. Шизофрения какая-то, а точнее — мистика», но вслух сказал:

— Я нахожусь, ваше величество, в трепетном волнении, что заслужил перед вами подобное высочайшее доверие, и приложу все старания, чтобы исполнить ваше монаршее волеизъявление…

— Просьбу, Владимир Александрович. За Аннушку, — поправила его царица.

Сухомлинов готов был воскликнуть: «Да какая же это просьба, черт побери? Испробуй я не исполнить ее — голова с плеч. Но я исполню вашу просьбу, ваше величество. Найду способ исполнить. При помощи Белецкого ли, Джунковского ли…» — и вновь вслух сказал:

— Ваша августейшая просьба, ваше величество, для покорного раба вашего будет всегда божественным предзнаменованием и благоволением… — и опять кивнул с лихостью гусара, да еще прозвенел шпорами, громко стукнув каблуками своих зеркально сиявших сапог.

— Я рада слышать это, милый Владимир Александрович, — промолвила императрица нежно и признательно и добавила, как бы давая понять, что долг платежом красен: — Да, а о Евдокимове я подумаю и поговорю с государем, — и вдруг спросила: — А как вы полагаете, великий князь возьмет Берлин? У него ведь достаточно сил для этого, не правда ли?

Сухомлинов вытянулся от неожиданности и не знал, что и говорить: «Царица интересуется явно не своими делами, но уж если интересуется — могла бы осведомиться у своего супруга, а не у военного министра, коего едва не обвинили в Думе в пособничестве шпионам, когда речь шла о Мясоедове. Что скажет или подумает публика, если ей станет ведомо, что военный министр сообщает императрице — немке к тому же — данные о военных действиях русской армии против немцев же? И что подумает или скажет публика о самой императрице в таком случае? Скандал невообразимый получится». И ответил:

— Сил у верховного вполне достаточно, ваше величество: две армии против одной неприятельской.

— Тогда почему же он медлит? Ведь государь ему повелел, и он обязан строго следовать монаршему предписанию, — произнесла императрица и спросила: — А вы не полагаете, что на него могут иметь дурное влияние его приближенные?

— Вполне вероятно, ваше величество, — поддакивал Сухомлинов, — но я полагаю, что ставка приложит к исполнению воли государя все свои силы и способности.

— Вы так уверены, что ставка обладает ими в должной мере и достатке? — продолжала царица, нимало не заботясь, что вмешивается действительно не в свое дело.

Как бы там ни было, а Сухомлинов отчетливо видел: ненавидит царица верховного смертельной ненавистью и даже не стесняется третировать его, называть унизительно «Николаша», чтобы и имя его отдалить от царя Николая. Но тогда позволительно спросить: кого же она предпочитает поставить на место великого князя?

У Сухомлинова пот выступил на лбу от догадки: «Боже, неужели моя карьера и судьба покоятся в этих белоснежных, пусть и безжизненных, пусть и холодных руках императрицы, одного слова которой супругу может быть вполне достаточно, чтобы все стало на место: чтобы верховный перестал быть верховным? Не зря же она упомянула имя лорда Китченера, коему подчинен главнокомандующий английскими войсками на западном театре фельдмаршал Френч?» — рассуждал он с наслаждением и тайной надеждой.

Он не знал, что царица и не помышляла о нем, когда речь шла о верховном главнокомандующем, а вдалбливала своему супругу:

— …Ты и только ты должен и обязан взять на себя эту ношу: верховное главнокомандование. Ты — державный вождь народа и не можешь допустить, чтобы Николаша распоряжался армией и страной. Вильгельм не допустил подобного и сам стал во главе войск. И не слушай Сазоновых, Родзянко и прочих, кои тебя отговаривают от этого шага. Им — что? Они заварят такую кашу, что ты потом будешь один расхлебывать ее.

— Ну зачем же так? — заметил царь.

Она знала, что весь кабинет министров во главе с Горемыкиным был против того, чтобы царь возглавил верховное главнокомандование, в том числе против был и Сухомлинов, но такова уж была царица: она гнула свое и сейчас старалась любой ценой удалить Николая Николаевича из Барановичей.

И, получив то, что ей надобно было, сказала:

— Я благодарю вас, милый Владимир Александрович. Мотор возьмет у вас Аннушка. Остальное, уверена, вами будет сделано по всей форме. Да, я не хотела бы, чтобы просьба Аннушки стала кому-либо известна.

— Можете полагаться на меня, ваше величество.

— Благодарю вас. А теперь прошу сопровождать меня в посещении раненых нижних чинов и офицеров, ради чего я приехала сюда, — произнесла она наивно-доверительно, как будто Сухомлинова можно было убедить, что она именно и пришла в лазарет ради того, чтобы осчастливить раненых своим вниманием.

Он поклонился благодарно и подумал: «Хитрите, ваше величество. Вас интересует: не пора ли подыскать нам с великим князем другое место? Но тогда с какой стати я буду радеть по поводу Гришки, коему место — на Сахалине, как говорил Петр Аркадьевич Столыпин? И коему вы, доктор философских наук, поклоняетесь, аки идолу. И моя Катерина следует за вами, а мне приходится делать сейчас вид, что и я — друг этой хлыстовской канальи. Отвратительно же сознавать, что ты делаешь себя идиотом по собственному вдохновению».

Царь играл в бильярд, один на один, гоняя шары по зеленому полю небольшого стола и то и дело вслух приговаривая: