Михаил Соколов - Грозное лето

— Вы проявили себя, генерал Людендорф, особенно в сражении при Льеже, как истинный герой и преданный мне солдат. Я благодарю вас и благословляю именем бога и своим на новые подвиги во славу германского оружия и престола.

Людендорф стукнул каблуками своих солдатских сапог и бодро ответил:

— Я безмерно счастлив, мой кайзер, и заверяю ваше величество, что не пожалею ни сил, ни времени, чтобы оправдать ваше императорское доверие.

Кайзер сказал не все и, пройдясь по своему роскошному кабинету верховного главнокомандующего, продолжал театрально:

— Этот шпингалет и тряпка, Николай, в поход против меня собрался. Вместо благодарности за то, что я неустанно, до последней минуты, протягивал ему свою дружескую руку, он ответил мне вероломством и приказал своим бездарным генералам атаковать милую моему сердцу Восточную Пруссию, науськиваемый презренным коротышкой Пуанкаре. Я получил тысячи телеграмм от несчастных моих подданных с мольбой о спасении их семейных очагов. Я слышу в них стоны и плач детей, на которых Николай напустил свои азиатские орды казаков. Это ужасно. Жалкая маркитантка Пуанкаре, Николай Второй, наплевал на мои искренние чувства к нему и к России и на мою помощь, которую я оказал ему в трудные дни России, в пятом году, когда он уже упаковывал чемоданы, чтобы покинуть Зимний. Теперь я сокрушу эту тряпку раз и навсегда, чтобы Россия уже никогда впредь не мешала мне в осуществлении моих международных планов. Я не потерплю этого шампиньона на пути великой Германии! — заключил он, медленно расхаживая по кабинету и вытянувшись во весь рост, будто парад принимал.

Людендорф не особенно был искушен в политике, но и он хорошо помнил: с его, кайзера, благословения и повеления Шлиффен проводил стратегические игры в войну именно против России. Людендорф участвовал в этих играх, равно как участвовал и в играх против Франции, но тогда… «Тогда мы планировали кампанию сначала против галлов и, разгромив их, планировали удар по России всей мощью германского оружия. О какой дружбе с русским престолом могла идти речь, ваше величество?» — в уме спрашивал Людендорф, стоя навытяжку.

Но кайзер, налившись краской гнева, нафабрив черные усы-стрелки, величественно ходил взад-вперед по кабинету, жестикулировал то правой рукой, то заметно короткой левой, и говорил, говорил о своих монарших чувствах к России, и отчитывал Николая так, словно тот стоял в углу, наказанный, и должен был слушать наставление старших.

— …Я видел, куда идет эта тряпка. Непостижимо: наследник французских якобинцев мило улыбается русскому самодержцу, а тот мило поднимает бокал шампанского в его, республиканца, честь! Можно ли докатиться до большего дегенератизма и унижения? Вот до чего довели несчастную Россию и несчастный русский народ адвокатишка из Лотарингии Пуанкаре и сапер Жоффр. Жандарм всех революционеров Европы аплодирует крамольной Франции! Рассаднику всех европейских смут и беспорядков, русский вариант которых едва не стоил ему, Николаю, трона. Комедиантство! Святотатство перед русским троном и предательство заветов предков, невиданное и неслыханное. И поверь мне, Людендорф, — панибратски сказал он, — не будь всего этого, я и в помыслах моих не допустил бы идеи войны с Россией, но этот шампиньон и тряпка, Николай, сделал все, чтобы поссорить два народа: немцев и русских…

Людендорф не знал всех деликатных тонкостей взаимоотношений кайзера с русским царем и слушал с положенным подобострастием и благоговением и лишь посматривал на Мольтке: слушает ли он?

Мольтке, конечно, слушал, хотя на бледном болезненном лице его не было никакого восторга, а скорее всего было равнодушие и как бы ожидание, что вот-вот кайзер кончит свои словоизлияния и можно будет спокойно обсудить втроем, что и как лучше сделать в Восточной Пруссии.

Людендорф, конечно, не знал, что в это время на уме у Мольтке, привыкшего к подобным словоизлияниям своего верховного, было: «Мой бог, сколько раз можно перевирать факты, ваше величество? Вы, кайзер Германии, оказывается… самый близкий друг Николая и его державы! Непостижимая ложь ведь то, ваше величество! Ибо не кто иной, как вы, неизменно возмущались тем, что Россия мешает нам, немцам, заниматься своими делами в Персии и Турции, на Балканах и на Дальнем Востоке, и в Африке, и, кажется, на самом небе господнем. И что вы не потерпите сего, как вы и говорили некогда: „Я никого не терплю около меня“. Это ваша матушка говорила о вас. И еще она говорила: „Как ужасно слышать эти слова из уст тщеславного, чрезвычайно незрелого, капризного и неопытного молодого человека. Можно ли представить себе что-нибудь хуже?“ Или: „Воззрения и чувства самодержца, прусского лейтенанта и прусского буржуа. Разве этого достаточно, чтобы быть настоящим монархом?“ Она могла бы сказать и еще: „Как может быть монархом Германии человек, который некогда шпионил в полку, где служил, в Берлине, и доносил русскому царю Александру Третьему?“ Но и того, что ваша матушка сказала, вполне достаточно, ваше величество. Что касается нас, военных, то мы могли бы вам напомнить: именно вы, ваше величество, еще пятого июля, в Потсдамском дворце, сказали: „Было бы недурно, если бы это вызвало войну с Россией“, то есть ультиматум Австрии для Сербии, требования к которой, кстати, вы рекомендовали своему другу, Францу-Иосифу, составить „очень ясные и очень категорические“.

И тогда вы мотивировали свои слова тем, что, мол, Россия не готова ни с военной, ни с финансовой стороны вести войну. И торопили Австрию к выступлению, написав на донесении нашего посла в Вене Гиршки о том, что Тисса рекомендует нам подойти к конфликту с Сербией джентльменски: „Против убийц? Против всего, что произошло? Глупость!“ А когда Гиршки сообщил нам, что Австрия решила не предъявлять ультиматума Сербии до поры, пока Пуанкаре покинет Петербург, вы изволите написать: „Как жаль“. И наконец, ваше величество, не кто иной, как ваше величество, писали Францу-Иосифу за шесть часов до предъявления Пурталесом в Петербурге ультиматума России:

„…Величайшее значение имеет то, что Австро-Венгрия ввела в дело против России свои главные силы… Это тем более важно, что значительная часть моей армии будет связана Францией. В гигантской борьбе, в которую мы вступаем плечом к плечу, Сербия играет совершенно второстепенную роль…“ И многое, многое другое, ваше величество, что достаточно прозрачно говорит о том, кто хотел войны, в частности с Россией. И уж я, начальник Германского генерального штаба, хорошо знаю, кто и как готовился к настоящей войне. Так что, мой кайзер, кто из вас лучше: ваше величество или Николай Второй, пусть рассудит история и господь наш…»