Михаил Соколов - Грозное лето

И вернул кольцо его владельцу, отрезав:

— У меня — не ювелирный магазин, а фронт. И мне нужны не кольца, а ухнали, обыкновенные ухнали для ковки лошадей. Сто пудов ухналей, запомните. — И недовольно сказал остальным просителям: — Господа, прием окончен…

Шеренга просителей расстроилась, одни повернулись уходить, другие топтались в нерешительности, и лишь один чернобородый маленький человек в черной суконной поддевке забежал вперед и с отчаянием в голосе выкрикнул:

— А сено, зеленое, сухое сено не требуется, ваше высочество? Десять вагонов… Себе в убыток, ваше…

Великий князь басом ответил:

— Сто вагонов, не меньше.

— Постараемся, ваше высочество, если сторгуемся.

— Торговаться будешь в Нижегородской ярмарке, а здесь я покупаю.

— Согласен, согласен, ваше…

— И пятьдесят вагонов овса.

— Десять. По сорок копеечек за пудик…

— Что-о-о?

— Пятьдесят, пятьдесят вагончиков, ваше высочество. И пятачок сбросим.

Орлов все видел и слышал и качал головой. «Экий народец! Даже на войне старается лишнюю копейку заработать. И как у верховного хватает терпения разговаривать с подобными субъектами?» — подумал ой и закрыл окно, чтобы сосредоточиться. И не увидел, как офицер с гвардейской выправкой, с черной повязкой через плечо, на которой покоилась раненая рука, и миловидная, тонкая, как лозинка, сестра милосердия, с ярким красным крестиком на белоснежной косынке и с большим — на переднике, вошли во двор походным шагом, приблизились к великому князю, и тут, протиснувшись сквозь шеренгу, офицер сказал:

— Ваше высочество, позвольте представить вам сестру милосердия и воспитанницу Смольного, патриотическому порыву коей положительно не везет. Она дерзнула обратиться к вашему высочеству лично в надежде, что ее просьба будет по вашему повелению удовлетворена без промедления. Докладывает штабс-капитан Бугров.

Сестра милосердия сделала глубокий реверанс и хотела назвать себя, да великий князь, бегло глянув на нее, заметил офицеру:

— Штабс-капитан, я могу наказать вас за обращение через голову главнокомандующего, но не хочу делать этого перед хорошенькой воспитанницей княгини Голицыной.

— Виноват, ваше высочество, но обстоятельства сложились не по уставу.

Жилинский что-то тихо сказал великому князю, и он спросил у офицера:

— Вы где ранены, капитан, и почему находитесь вне госпиталя?

— В сражении при Гумбинене. Командовал батареей двадцать седьмой дивизии и, совместно с батарейцами сороковой дивизии, расстрелял пехоту тридцать пятой германской дивизии у деревни Юнасталь, за что награжден по повелению вашего высочества Ранен легко, но медики боялись заражения крови и отправили в Петербург, в лазарет Вырубовой, откуда и сбежал, — отрапортовал Бугров.

— Удрали от мадам Вырубовой? — удивился великий князь и добавил с неприязнью: — Одобряю. В том распутинском гнезде моему офицеру делать нечего… А теперь я слушаю вас, сестра Мария, — обратился он к сестре милосердия, узнав ее имя от Жилинского.

Мария смело сказала:

— Я возмущена, ваше высочество, поведением чиновников от медицины. К кому ни обращалась — никто не берет на службу: молода, неопытна, белоручка и прочее. Решила обратиться к вашему высочеству с покорнейшей просьбой: повелите принять меня хотя бы сиделкой возле раненых, в любой госпиталь или лазарет.

— А княгиня Вера Васильевна на меня не обидится? У нее ведь есть свой лазарет.

— Не обидится, ваше высочество.

— А военный министр, — не назвал он Сухомлинова по имени-отчеству, — дядя ваш, неужели разрешил вам ехать на фронт?

— Разрешил.

— Это делает ему честь, — одобрительно заметил великий князь и легко попенял Марии: — А вот приседать в реверансе вам не положено, сестрица. Вы — солдат.

— Но на мне косынка, ваше высочество, а не фуражка, как же я могу отдавать честь? — с искренним сожалением спросила Мария.

Великий князь улыбнулся, и все генералы улыбнулись и были рады, что эта миловидная сестричка сняла гнев с чела верховного, но это было лишь миг, а в следующий миг великий князь нашел взглядом Евдокимова и вновь насел на него:

— Слышали, генерал, какие порядки во вверенном вам ведомстве? У вас недостает медицинского персонала, а ваши чиновники от медицины, — повторил он слова Марии, — не соблаговолили принять на службу воспитанницу Смольного института, сестру милосердия. Возмутительно! Повелеваю вам незамедлительно определить баронессу Корф сестрой милосердия в госпиталь и донести мне об исполнении. И капитана подлечите, чтобы его рука могла стрелять.

— Слушаюсь, — ответил Евдокимов.

А Бугров снял руку с подвязки, сжал кулак и сказал:

— Как видите, ваше высочество, действует отменно. Разрешите вернуться в строй.

Великий князь посмотрел на его кулак и сказал просителям:

Вот с какими просьбами надлежит обращаться ко мне, господа, а не загромождать меня всякими благоглупостями. Вам говорю, мадам, — уколол он просительницу в декольтированном платье и отрезал: — Если у кого будут прошения, направленные на благоустроение действующей армии, прошу в Барановичи, в мой штаб, — а Бугрову ответил: — Разрешаю. Ваш главнокомандующий найдет вам применение и объявит о производстве вас в капитаны.

— Слушаюсь. И благодарю от всей души, — расчувствовался Бугров, но великий князь недовольно заметил:

— Капитан, службу не благодарят, ее ревностно исполняют.

— Виноват, — смутился Бугров и, козырнув и стукнув каблуками сапог, гвардейски повернулся и отошел в сторону, а потом направился к Марии, возмущенно что-то рассказывавшей в стороне Евдокимову.

У входа в здание великого князя приветствовали офицеры штаба, выстроившиеся по обеим сторонам парадными шеренгами:

— …ваше императорское высочество!

— …И желаем от имени офицерского корпуса штаба наискорейших успехов на вашем великом поприще верховного вождя доблестной русской армии!

Последнюю фразу сказал Орановский, выведший всю свою штабную гвардию для встречи верховного, но великий князь, почувствовав запах духов, брезгливо поморщился и ответил:

— Благодарю, господа, за трогательную встречу начальства, но я предпочитал бы видеть вас на своих служебных местах, занятых исправлением своих служебных обязанностей. Предпочитал бы также, чтобы от моих офицеров исходил ратный солдатский дух, а не дешевые запахи куртизанок. Повторится подобное — разжалую в брадобреи. Всех!

Офицеров как ветром сдуло вместе с Орановским, но один остался стоять на месте, штаб-ротмистр Кулябко, и великий князь недовольно спросил у него:

— Штаб-ротмистр, разве мои слова вас не касаются? Или вы приставлены ко мне Джунковским?