Михаил Соколов - Грозное лето

Орлов подумал: и на самом деле, ему ли заниматься лазутчиками, да еще в штабе ставки? И отдал телефонограмму.

— Берите. Это действительно по вашей части.

— Мерси, штабс-капитан. Вот теперь-то вы — друг мне по гроб, как сказал Родзянко великий князь в Зимнем дворце в день объявления войны.

— Откуда вы все знаете? Поразительная осведомленность.

— От Джунковского.

Он ушел стройный и строгий, затянутый портупеями, без малейшего признака опьянения, и Орлов подумал: «Шельма и бестия отменная. Прикидывается пьяным, лезет в друзья, а сам пронизывает тебя разбойничьим взглядом, будто всю душу вывернуть хочет и узнать, что там в ней спрятано и не пригодится ли? А там — черт его знает, быть может, и это ему полагается изображать по службе, если иначе не подъедешь к предмету наблюдения. Вот и с Марией: не знает ведь она его по-настоящему, лишь встречалась, а он все о ней знает. Поразительный субъект».

И вспомнил о телеграмме Марии. Что случилось, что она отважилась телеграфировать на фронт, да еще главнокомандующему, о таком, в сущности, пустяке: жив ли, здоров он, Орлов? Могла бы и ему самому телеграфировать, а еще лучше — написать подробно в письме, что там стряслось, в Петербурге. Или с Надеждой что приключилось, что она сама не может написать? Но что может случиться в лазарете, за сотни верст от фронта? Холеры, бог дал, нет, тифа — тоже…

И Орлов решил: ничего случиться не может, а просто Марии взбрело в голову напомнить о себе, вот и напомнила, пользуясь тем, что Жилинский знает ее и может приказать найти меня даже под землей. Обиделся Жилинский за такую фамильярную телеграмму? Но у него подобных телеграмм и писем — весь стол завален, ибо так было заведено в министерствах, в генеральном штабе, в ставке верховного. Гм… А вот я ни разу Марии не писал. Даже привета не передал через Надежду, которой послал уже пятое письмо. Безответное. Сердится все еще из-за разговора по поводу Распутина? Глупая, таких проходимцев следует вешать, как великий князь сказал, а не преклоняться перед ними. Мария не преклоняется? А моя медичка и сестра милосердия очарована этим святошей. Чудовищно же!

Он потрогал иву, ее распустившиеся до земли зеленые косы и задумчиво сказал:

— Да. Что-то у нас с тобой, Надежда, не получается. Жизнь не получается. Ты — сама по себе, а я — сам по себе. Очевидно, не очень-то любили мы друг друга. А вернее — не любили вовсе…

Из штаба вышел дежурный офицер, громко позвал:

— Штабс-капитан Орлов, вас просит к прямому проводу генерал Филимонов.

Орлов с облегчением подумал: «Приказ возвращаться в армию? И хорошо, сколько я буду томиться здесь от безделья? Друзья воюют, Андрей Листов странствует где-то по тылам противника, а я всего только докладываю, пакеты развожу, к Ренненкампфу летал, важные сведения добыл — а что толку? Послали авиатора проверить, видите ли, офицеру связи верить нельзя. Хорош офицер ставки, нечего сказать…»

Генерал Филимонов сказал в телефон:

— Получены новые сведения о противнике. Последний накапливается на нашем левом фланге. Незамедлительно передайте командованию фронтом нашу категорическую просьбу: отчислить третью гвардейскую дивизию генерала Сиреллиуса из резерва ставки и передать ее в наше распоряжение для корпуса генерала Кондратовича по назначению. Так же незамедлительно вернуть нам второй корпус, которому мы посылаем наши директивы. Записали?

— Так точно, — ответил Орлов.

— Далее: незамедлительно передать второй армии так же из резерва ставки фронта артиллерийский дивизион, принадлежащий второй армии, кстати… Передайте командованию, чтобы хан Нахичеванский поторопился с маршем своей кавалерии к Алленштейну завтра-послезавтра, дабы упредить уход противника за Вислу. Наконец, передайте нашу просьбу о патронах орудийных и винтовочных, кои уже кончаются или кончились вовсе. Да, еще попросите насчет ножниц для резания проволочных заграждений противника. Штаб армии переехал в Нейденбург вместо Ортельсбурга, как намечалось ранее. У меня все. Филимонов говорит. Доложите сегодня же.

— Слушаюсь, ваше превосходительство. А мне оставаться здесь? Алло!

Трубка молчала, или кто-то мешал разговору, и Орлов подумал: «Штаб-ротмистр Кулябко ловит шпионов в костелах, а они блестяще подслушивают все наши разговоры по телефону тут же, возле нас. Удивительная наша разведка», — и, положив свою трубку полевого телефона, дал отбой и тут же, в аппаратной, сел записывать то, что передал Филимонов.

И почувствовал, что кто-то подошел к нему и остановился за его спиной, и раздался голос Крылова:

— Донос строчите. На кого же, любопытно? Быть может, на штаб-ротмистра за то, что он завел на вас досье?

Александр срезал его:

— Сие досье уже заведено… по вашей протекции. Теперь очередь за вашим, сударь.

Сказал и спохватился: а вот этого говорить и не нужно было. Но Крылов всего только усмехнулся, прикурил сигарету, как будто за этим и приходил в аппаратную, и ушел, бросив уже с порога:

— Ну, ну, посмотрим, штабс-капитан.

В это время телефонист спросил:

— Вы еще не ушли, штабс-капитан? Вас опять вызывает Остроленка.

Филимонов сообщил:

— Нас прервали… Рядом с вами нет посторонних?

— Нет. Говорите.

— Немедленно, сейчас же, передайте главнокомандующему лично: к нам сейчас с поручиком Листовым, который нашел его в лесу совсем обессиленного, вернулся наш офицер, то есть офицер первой армии, попавший в плен под Сталюпененом. Его допрашивал подполковник Гофман, первый офицер генерального штаба восьмой армии, и предложил ему свободу, если он согласится сотрудничать с немцами. После раздумий офицер согласился, дабы вырваться из плена, и тогда Гофман приказал ему связаться с нашим Крыловым и передать ему то-то и то-то. Сейчас же поставьте в известность главнокомандующего, дабы Крылов не ускользнул. Надлежащий пакет с рапортом привезет сам офицер. Все. Филимонов был у аппарата. До свидания.

— Принял Орлов, ваше превосходительство. До свидания.

Кулябко уже был тут как тут, ожидая, пока Орлов закончит разговор, и тотчас же спросил:

— За вами по пятам ходит Крылов. У вас серьезные разговоры были со штабом второй армии?

— Очень.

— Быть может, вы позволите мне узнать, о чем именно шла речь?

— Не могу, штаб-ротмистр, — ответил Орлов и пошел во флигель, где ночевал, будучи под арестом, расположился там поудобней, граммофон убрал подальше и принялся записывать все, что ему сообщил Филимонов.

Великий князь с Жилинским и свитой прибыл в штаб фронта с шумом и треском, сопровождаемый казаками и гурьбой подростков, выражавших свой восторг до самого двора, но тут их остановил часовой-казак, дал несколько подзатыльников и, по всем правилам стратегии, отрезал им путь во двор. Однако великий князь, сойдя с роскошного «роллс-ройса» и отмахиваясь от тучи пыли, достал из кармана серебряный целковый и, подойдя к воротам, бросил его чумазым своим почитателям, гулко сказав: