Михаил Соколов - Грозное лето

— Пулевое ранение… Я буду ждать вас в приемной, — шепнул Андрей Листов и, видя, что Самсонов читает радиограмму, тихо вышел из кабинета.

Самсонов читал радиограмму уже во второй раз, задерживаясь взглядом на словах: «Корпус после боя при Гросс-Бессау отошел… Четвертая пехотная дивизия, выйдя из боя в полном порядке, подсчитывает потери… Пострадала очень первая бригада… Недосчитывается двух батарей, буквально расстрелянных артиллерией противника…»

— Невероятно. По сведениям штаба фронта, перед Благовещенским не могло быть серьезного противника, ибо он ушел из Растенбурга несколько дней тому назад. И у Благовещенского — не одна дивизия Комарова. Что делал Рихтер в это время? В Алленштейне его нет и на поле боя, очевидно, не было. Что-то не так. Если она была на марше к Алленштейну, ее можно было вернуть… И конница Толпыго неведомо чем была занята во время боя Комарова… Ничего не понимаю, — задумчиво произнес он и подошел к окну.

За окном была ночь, и где-то за тучами бесприютно скиталась луна и все порывалась вырваться на свободу, но тучи плотно обложили ее со всех сторон и не выпускали на простор небесный, и она лишь на секунду показалась тоненьким бледным серпиком и тотчас скрылась во мраке, будто ее кто тащил туда за шиворот, чтобы не высовывалась, когда ей вздумается.

Самсонов смотрел на черное небо, на розовый, как бы меркнущий, лунный свет, пробивавшийся из-за туч, и думал: вот и сгущаются и над нами тучи, и меркнет, тускнеет перед ним радостный луч победы, и она вот-вот может ускользнуть. Ибо и левый фланг противник уже атаковал и потеснил, и нет уверенности, что и Артамонов не отступит, так как третья гвардейская дивизия к нему еще не подошла, равно как тяжелая артиллерия.

— Какие потери в дивизии Комарова, не слышали в штабе фронта? — спросил Самсонов, отойдя от окна и остановившись посреди кабинета.

— Свыше пяти тысяч нижних чинов и десятки офицеров, — ответил Бугров.

Самсонов удивленно спросил:

— Что-о-о! Свыше пяти тысяч — это означает, что дивизия более не способна вести сражение! И еще означает, что Благовещенский врет самым бессовестным образом и вводит штаб армии в заблуждение, говоря, что дивизия отошла в полном порядке! — воскликнул он и заходил по кабинету в полном негодовании.

И мысленно сказал: «Все врут. Все обманывают. Начиная от Ренненкампфа и ставки фронта и кончая моими сослуживцами по штабу армии. Как можно так воевать, коль никто ничего не знает, коль решительно ни на кого нельзя положиться, никому нельзя верить? Никогда не предполагал, что мы так будем воевать, так будем командовать и губить людей и целые армии с такой безрассудностью. Преступники. Мы преступники, ваши превосходительства, да-с!»

И сказал тоном решительным и жестким:

— Капитан Бугров, я понимаю, что вам лучше всего было бы сейчас определиться в госпиталь и закончить лечение…

— Я здоров, ваше превосходительство, и именно поэтому удрал из госпиталя и из Петербурга, так что располагайте мной по вашему усмотрению, — сказал Бугров.

— В таком случае готовьтесь к поездке к Благовещенскому с моим приказом: ни в коем случае не отходить за Ортельсбург и незамедлительно занять линию Вилленберг — Пассенгейм, через которую противник попытается проникнуть в тыл корпуса Клюева. В частности, кавалерийской дивизии Толпыго сегодня же одним броском занять район Пассенгейма и ждать прихода частей шестнадцатой дивизии Рихтера, как наиболее боеспособной.

— Я готов выехать немедленно, ваше превосходительство, — ответил Бугров.

— Я дам вам автомобиль…

— Благодарю, но я управлюсь и на мотоциклетке. Через полтора часа я буду у Благовещенского, а затем у Толпыго. Могу завернуть в ставку фронта, в Белосток, выяснить, что делает Ренненкампф.

Самсонов отошел от окна, подумал немного и сказал:

— От Ренненкампфа помощи не будет. От ставки фронта — тоже… После вручения приказа Благовещенскому вы поедете к великому князю с моей реляцией и просьбой, повелеть Ренненкампфу ударить в тыл Макензену и Белову незамедлительно, как я просил ставку фронта. Или Благовещенский не устоит, ибо мне нечем ему помочь.

— Я сделаю все, что вы прикажете, ваше превосходительство.

Самсонов сел за стол и продолжал:

— Если великий князь ничего не предпримет или не соблаговолит выслушать вас, вы поедете в ‘Петербург, к военному министру с моим письмом как человек, близкий Владимиру Александровичу. Никому другому я такого поручения дать не могу.

— Слушаюсь и благодарю, ваше превосходительство, — с готовностью ответил Бугров, догадываясь, о чем может идти речь в письме Самсонова на имя Сухомлинова. И сказал: — Правильно поступаете, ваше превосходительство, извините. Жилинский плохо относится к вам. И великий князь, и все для вас тут чужие, чины штаба фронта и нашего, и более всего слушают, что скажут свыше, нежели командующий армией. В частности, этот мулла Постовский, простите за такое выражение, оно бытует на устах всех офицеров.

Самсонов сказал:

— Дело не в Постовском, капитан. Дело в том, что мы ничему не научились после японской кампании и воюем по старинке: всюду понемногу и нигде — концентрированно, всюду — отдельными пакетами войск, а не всей мощью войсковых соединений, всей силой артиллерии, в частности тяжелой, коей у нас почти нет. Плюс ко всему этому мы почти ничего не знаем о противнике или знаем очень мало, и штаб фронта, и ставка верховного отдают одни и те же директивы: идти вперед, ошибочно полагая, что противник уже разбит и бежит на запад. Роковая ошибка! Но я вынужден ее продолжать и отдавать несоответственные приказы корпусам. Протестовать? Не положено. Не выполнять? Не имею права. Делать по-своему? Противопоказано уставом… Как все это называется — я не знаю, но знаю твердо: это — наша ахиллесова пята. Всей нашей военной машины. Если не более того.

Бугров смотрел на него во все глаза, генерал Самсонов так Думает? Так говорит? Невероятно. И механически произнес:

Вы совершенно правильно назвали главные причины наших неудач, ваше превосходительство. Именно: порок всей нашей военной системы. И не только военной…

И спохватился, и умолк.

Самсонов сделал вид, что не придал его словам значения, но тут же сказал совсем неожиданно для Бугрова:

— А сделаем лучше так, капитан: вы поедете прямым сообщением в Петербург. В моем положении это уже ничего не изменит, но я хочу, чтобы там знали из первых рук, как мы ведем войну. К тому же, милый капитан Бугров, — прервав фразу, посмотрел он в лицо Бугрову пытливо и в то же время сочувственно и заключил: — вам нельзя оставаться здесь, попадете под военно-полевой суд… за вольнодумство.

Это был намек довольно ясный: Самсонов что-то знает и беспокоится о нем, но что именно и от кого? Или штаб-ротмистр Кулябко все же пронюхал, с чем он, Бугров, прибыл в Белосток из Петербурга и уже приложил свою руку и здесь, на фронте?