Михаил Соколов - Грозное лето

Людендорф удивился и широко раскрыл свои выпуклые серые глаза: скажите пожалуйста, какой, оказывается, политик его командующий!

И сказал как бы для чинов штаба:

— Предоставим русских самим себе, господа. У нас своих забот достаточно. Тем более, что наши планы атаки Самсонова могут измениться, если Благовещенский не перейдет в контрнаступление против Макензена. А может это сделать завтра-послезавтра, если Жилинский поймет, что значит обнажение правого крыла Самсонова в момент, когда мы готовимся прорвать его левое крыло.

Гофман вытянулся во весь свой большой рост, как бы размяться хотел от смертельной скуки, но спохватился и сказал Грюнерту:

— Я плохо знаю, каков русский царь сегодня, — десять лет его не видел, — но о Жилинском могу сказать с достоверностью: с таким противником можно воевать, завязав глаза. Он очарован победой при Гумбинене и нашим, якобы паническим, бегством и ждет минуты, когда Ренненкампф настигнет нас и пленит. Самсонову же он отводит роль нагоняющего нас на Ренненкампфа и уже загнал его в мешок. Нам остается лишь завязать его, но мы почему-то медлим это сделать, хотя оперативный отдел штаба разработал надлежащий план неделю тому назад.

Гинденбург был невозмутим и продолжал смотреть на карту, но Людендорф взвился, поняв, на что и на кого намекает этот самоуверенный Гофман:

— Подполковник Гофман, у вас нет никаких причин радоваться тому, что Ренненкампф нас не преследует так, как вам бы хотелось, — оборвал он Гофмана. — Что касается вашего плана, то я… то мы с командующим о нем знаем и полагаем, что он был построен на песке хотя бы потому, что Притвиц и Вальдерзее приказали армии отходить за Вислу. Оттуда вы планировали устроить Самсонову ваш «мешок», надо полагать, Макс Гофман? Глупость же невероятная!

Гофман улыбнулся чуть-чуть, явно давая понять, что его решительно ничем не удивишь и не испугаешь и его правоту не опровергнешь, а Людендорф еле-еле сдерживался, чтобы не распалиться вконец, и сказал резко, требовательно, обращаясь к Грюнерту:

— Генерал-квартирмейстер, заставьте ваших подчиненных поработать мозгами, а не языками и через два часа дайте командующему новый приказ корпусам, имея в виду, что правый фланг Наревской армии Самсонова прорван…

— Через час, Грюнерт, — поправил Гинденбург, наконец оторвав взгляд от карты, и добавил почти просительно: — И узнайте, пожалуйста, не вернулся ли офицер с воздушной разведки? Это — очень важно.

— Яволь, экселенц, — ответил Грюнерт, немного тучноватый и немного неповоротливый, и вопросительно посмотрел на Гофмана, как бы спрашивая: вам ничего не известно о разведке?

— Офицер воздушной разведки вернулся, экселенц, и может сообщить очень любопытные сведения, кстати, подтверждающие наши предположения о поведении Ренненкампфа, — ответил Гофман, обращаясь к Гинденбургу.

— Пригласите его, Макс, — попросил Гинденбург.

Людендорф прикусил язык. «Это черт знает что такое! Всегдалезет вперед батька, как русские говорят», — и так посмотрел на Гофмана, что он ясно прочитал в его взгляде: «Ну, Макс Гофман, мы еще с вами поговорим. И я рано или поздно отучу вас от этой идиотской ухмылки».

Офицер, летавший через линию фронта в расположение первой русской армии, доложил: Ренненкампф движется на запад осторожно; кавалерии хана Нахичеванского не видно ни в районе Бартенштейна, ни в районе Гутштадта; корпус Шейдемана стоит на месте, в районе Антербурга, и держит сильную артиллерию в лесах против Летцена, однако не бомбардирует, а лишь едва не подстрелил наш аэроплан.

Людендорф нетерпеливо оборвал его:

— Снимите ваши авиаторские очки и напишите обо всем, что видели, рапорт. — И, обращаясь к Гинденбургу, сказал: — Картина ясна, экселенц: Самсонов получит классические клещи нашего достопочтенного графа и учителя фон Шлиффена. Сейчас я этим займусь сам.

— Не торопись, Эрих. Пусть сначала Грюнерт и Гофман подумают, как это лучше сделать, — остановил его Гинденбург.

— Но нельзя терять ни минуты! — воскликнул Людендорф.

— Я и не думаю терять, Эрих, — спокойно ответил Гинденбург.

Гофман улыбнулся, что-то пошептал Грюнерту и вышел вместе с ним.

А Людендорф зычно сказал телефонисту:

— К проводу — генерала Франсуа! И генерала Шольца! Немедленно!

Гинденбург будто ничего и не слышал и сказал Людендорфу:

— Эрих, запишите приказ Франсуа и Шольцу. Сегодняшний день не дал решения. Завтра, двадцать седьмого августа, в четыре часа корпуса атакуют с величайшей энергией… Первому армейскому корпусу совместно с бригадой Мюльмана продолжать атаковать первый русский корпус в районе Уздау — отбросить его на юг и начать движение во фланг и тыл Наревской армии Самсонова в сторону Нейденбурга; двадцатый корпус содействует первому атакой Уздау с севера своим правым флангом; сорок первой дивизии генерала Зонтака наступать на Ваплиц с юга. Слева от нее третья резервная дивизия генерала Моргена и тридцать седьмая дивизия генерала Шгаабса и ландверная бригада генерала Унгерна атакует линию Ваплиц — Хохенштейн; ландверной дивизии фон дер Гольца выгрузиться по прибытии и сосредоточиться в районе Остероде — Бисселен… Я буду в районе Уздау в четыре часа. Гинденбург.

Людендорф записывал и думал: «Нет, эта старая калоша не такая уж и старая и, кажется, может еще дать под бок и тебе, начальник штаба», и, вернув Грюнерта и Гофмана, сказал:

— Грюнерт, поезжайте к Шольцу и лично проверьте готовность его к наступлению правым флангом на Гасхорн — Тимау. Мне кажется, что Шольц до сих пор не отошел от шока после поражения русскими тридцать седьмой дивизии.

…Когда Гинденбург, не раздеваясь, прилег на кровать, чтобы вздремнуть немного, к нему подавленно вошел Людендорф с телеграммой в руке, сел на кровать и произнес обреченно:

— Все, экселенц: Макензена и Белова придется поворачивать фронтом к первой русской армии. Или они погибли. Ренненкампф повел энергичное наступление на юго-запад… Перехвачена телеграмма Жилинского.

И закрыл красные глаза пальцами, протирая уголки их.

Гинденбург невозмутим: медленно поднявшись и опустив ноги на Дощатый пол, он взял телеграмму, прочитал ее раз, второй и произнес хладнокровно:

— Не успеет Ренненкампф. Теперь уже не успеет, так что успокойся, милый Эрих, и возьми себя в руки.

— Два перехода — и он настигнет Белова или Макензена. А хан Нахичеванский отрежет все пути отступления их на запад и того раньше, — упавшим голосом сказал Людендорф.

— Не успеет. И хан не успеет, Эрих… При их маршах… Отдохни лучше часика два перед поездкой к Франсуа. И не придавай такого трагического значения передвижению Ренненкампфа. Завтра мы даем Самсонову решающее сражение.