Михаил Соколов - Грозное лето

Франсуа ответил:

— Хорошо, экселенц. Коль это говорите вы, атакую. Но я начну атаку южнее Уздау, чтобы сбить левофланговый первый корпус русских и устремиться на Нейденбург.

— Атаку вести прямым сообщением на Уздау, — оборвал его Людендорф.

Франсуа сбычился, готовый сказать нечто, что сразу поставило бы все на свое место, но промолчал.

Гинденбург немного завидовал и Людендорфу: истинный немец, да еще обласканный кайзером, да еще успевший испить сладкую чашу радости победы на западе и не терпящий одного слова — «отступление». Немного горяч? Суматошный? Авантюристичный? Черт его знает, быть может, это и хорошо для начальника штаба?

Два дня тому назад, например, он набросился и на него самого, командующего, когда Гинденбург продиктовал телеграмму в ставку: «Решил удерживать позицию двадцатого корпуса, ибо отступление равносильно поражению. Сосредоточение первого армейского корпуса задерживается. Первый резервный и семнадцатый армейские корпуса сосредоточиваются к левому крылу. Настроение решительное, хотя наихудший исход, то есть отступление, не исключен».

Людендорф пришел в ярость и воскликнул:

— Мой бог! Два раза вы употребляете слово «отступление», экселенц. Я вас не понимаю. Кайзер прислал нас с вами не отступать, а атаковать и только атаковать. Любой ценой. Во что бы то ни стало, и изгнать русских из пределов Восточной Пруссии. Шейдемана опасаетесь? Но этот немец не очень торопится догонять нас и торчит возле Летцена без нужды и пользы.

Гинденбург зачеркнул слово «отступление» в последней фразе, однако оставил слова: «Наихудший исход не исключен». Но Людендорф и такого конца телеграммы не хотел слышать, но вынужден был согласиться. Командующий есть командующий, и Людендорф понимал, что всякий раз идти на рожон не было расчета, коль судьбе было угодно поставить их рядом во главе армии. Да, собственно, на рожон и идти-то было особенно нечего, ибо командующий почти всегда соглашался с ним.

Вот и сейчас, отведя его в сторону, чтобы разговора не слышали офицеры, толпившиеся в огромной штабной комнате, Гинденбург спросил:

— Вот телеграмма Конрада фон Лютцендорфа: опять просит меня дать ему на левый фланг хотя бы дивизию, чтобы она могла атаковать правый фланг четвертого корпуса русских на галицийском театре. И опять ругается, что Германия не выполняет своих союзнических обязательств и не помогает Австрии. Что ты скажешь по этому поводу?

— Ничего решительно, экселенц, — не задумываясь, ответил Людендорф. — У нас самих положение не из блестящих, и предстоит максимум напряжения, чтобы опрокинуть левый фланг Самсонова и взять в клещи его главные центральные корпуса.

— Я с тобой согласен. На левом фланге у Конрада есть корпус Войрша, который оберегает пути возможного выхода русских в тыл Австрии, и этого вполне достаточно, — согласился Гинденбург и, свернув длиннейшую телеграфную ленту, продолжал: — Составишь ему ответ, как считаешь необходимым, а сейчас разреши мне задать один щекотливый вопрос… Тебе не кажется, что для нас представляется случай атаковать Наревскую русскую армию одновременно с обоих флангов, более сосредоточенно ударить в тыл центральным корпусам Самсонова и вообще отрезать им пути отступления? По-моему, коль Благовещенский отходит к Ортельсбургу, обнажая правый фланг Самсонова, мы можем попытаться устроить двум центральным корпусам второй армии полные клещи. Я убежден, что это может получиться. Разумеется, если предложения о Ренненкампфе оправдаются. Что думаешь об этом, Эрих?

Людендорф даже рот было открыл, чтобы возразить: «Вы в своем уме, экселенц? Идти в тыл Самсонову, имея в своем тылу Благовещенского, кавалерийскую дивизию Толпыго да еще ближайший корпус Шейдемана, которого могут заставить ринуться в преследование, да еще кавалерийскую дивизию Гурко?», но вместо этого уставился на огромную карту, что лежала на полу, утыканная разноцветными флажками, и стал пристально рассматривать ее и так и сяк. И думал: «А эта старая калоша, извлеченная фон Штейном из сундука с нафталином, кажется, не все еще забыла и вот дала ему, боевому генералу Людендорфу, под самое ребро. Или Гофман и тут постарался со своими прожектами?»

Людендорф готов был воскликнуть: «Гром и молнии, может статься, что судьба Самсонова уже решена на его правом крыле, а на левом Франсуа и Шольц лишь закончат дело! И Самсонов получит полные клещи его центральных корпусов!», но сдержался и мысленно говорил: «Спокойнее, генерал Людендорф, не горячитесь, как Франсуа. Против Ренненкампфа вы оставили всего две кавалерийские бригады, которые он легко может опрокинуть, двинув в преследование Макензена и Белова даже только один второй корпус Шейдемана, не говоря уже о четвертом корпусе Алиева. А хана Нахичеванского может послать в район Гутштадта — Алленштейна, и отрезать нам все пути для маневра, и разобщить обе части армии на отдельные группы, да еще ударить в тыл Белову и во фланг Шольцу. Что тогда?»

Людендорфа бросило в жар от одной мысли, что «тогда» будет отступление всей восьмой армии, если не бегство корпусов Шольца и Франсуа и пленение корпусов Макензена и Белова.

«И Жоффр бесспорно воспрянет духом, в случае нашего оставления Восточной Пруссии, и может дать сражение Клуку и Белову и остановить их, — армию-то он уводит, а значит, она еще не разбита, хоть агентство „Вольф“ разбило ее десять раз. Нет, генерал Людендорф, атака и только атака русских — вот ваш священный долг и обязанность солдата. И никаких мыслей более».

Нет, Людендорф не старался подчеркнуть, что именно от него ставка кайзера ждет перелома в событиях в Восточной Пруссии, ждет победы германского оружия и на востоке, и только победы, а старался показать себя человеком дела, опытным генштабистом, знавшим все ходы и выходы как на западном театре, так и на восточном, поэтому и сейчас не стал терять времени и сказал, желая подчеркнуть свое глубокое уважение к командующему в присутствии всех чинов штаба:

— Вы правы, экселенц. Коль русские делают еще одну ошибку, отходя перед двумя неполными дивизиями и одной бригадой из сорокалетних ландверов при первом же с ними столкновении, нам сам бог повелел использовать и этот просчет августейшего верховного и его генералов. Быть может, именно на правом фланге Наревской армии уже сейчас и решается наша главная стратегическая задача: окружить Самсонова обходом одновременно с обоих флангов? Если вы согласны с этим, — повернул он дело так, как будто сам является автором этой мысли, — я сейчас же займусь с Грюнертом и Гофманом надлежащим новым приказом.

— Согласен, Эрих, — ответил Гинденбург, как о само собой разумеющемся, и, наконец положив телеграфную ленту на стол, сам посмотрел на карту и добавил: — Удивительные эти русские. Солдаты сражаются отменно, а генералы играют в поддавки нам. За чем смотрит император — неизвестно. Кайзер прав, называя его «замухрышкой» и «тряпкой».