Михаил Соколов - Грозное лето

Михаил Орлов видел Ленина лишь однажды, на митинге в Народном доме Паниной в Петербурге, в пору революции, и уже тогда был покорен его необыкновенной притягательной силой и величием революционера, его редким обаянием и огненной страстью трибуна и политика, и именно вождя, которая захватывает тебя с первых его слов и обжигает, как огонь, непоколебимой верой и убежденностью в правоте сказанного и уж не отпускает до самого конца его речи, как магнит. Вот почему тогда Михаил Орлов светился от радости и дрожал от счастья, что видел и слышал этого человека, и если бы Ленин бросил клич: вперед! сокрушим всех угнетателей! — присутствовавшие на митинге — тысячи рабочих заводов и фабрик — кинулись бы хоть с булыжниками на пулеметы и пушки врагов и смели бы с лица земли всех и вся, кто веками гнет народ в три погибели.

Во всяком случае, Михаил Орлов так и чувствовал себя, слушая Ленина с галерки Народного дома Паниной, когда был студентом Петербургского университета. До велосипедов или даже вековых деревьев ему было? А тут еще Григорий Петровский наказывал: говорить Ленину кратко и ясно, не торопиться и не отвлекаться на мелочные факты российской действительности и запоминать решительно все, что скажет Ленин. Запоминать, ибо записывать нельзя, провалишься на границе, по возвращении домой, в Россию.

Но вот еще беда: Ленин слушал и молчал, будто думал о чем-то своем, так что Михаил Орлов уже не знал, что еще говорить и надо ли вообще говорить, ибо можно помешать ему думать. И не успел он умолкнуть, как Ленин поднял голову, поднял сразу ожившие и засветившиеся всеми огоньками глаза и, остановив велосипед и вывернув вбок руль, буквально стал сыпать вопросами, как показалось Михаилу Орлову, решительно обо всем на свете: и о том, о чем и как именно витийствуют меньшевики — члены Государственной думы — перед своими избирателями-рабочими, и что и как те отвечают на их речи и как поступают, и к чему призывают, и что по этому поводу говорит заводская и рудничная интеллигенция, штейгеры и инженеры.

Он так и спросил:

— А среди руководителей стачки шахтеров был кто-нибудь из штейгеров? Инженеры, конечно, в таком деле участвовать побоятся.

— Руководил стачкой и демонстрацией Хрисанф Чернокозов, рабочий. Но среди пастуховских металлистов инженер-партиец есть: начальник цеха даже, инженер Еремин, — ответил Михаил Орлов и добавил: — И командир казачьей сотни, что находится при заводе, — тоже социал-демократ, — я забыл его фамилию.

Ленин обрадованно воскликнул:

— Вот как! Инженер и офицер — социал-демократы! На одном заводе! Замечательно. Для начала, по крайней мере. Настанет время — за ними пойдут десятки, сотни, а это так важно для революции, ибо среди наших партийцев почти нет технической и военной интеллигенции, а без нее строить новое общество будет невозможно трудно… А Туляков знает их? Не предаст?

Михаил Орлов замялся, но ответил:

— Полагаю, что знает, конечно. Но не может же он сообщить об этом жандармам, это уж совсем…

— Наивный юноша… На таких господ полагаться нельзя, они все могут… Ну-с, а Григорий Иванович Петровский еще что наказывал? Наша резолюция принята, проект «Манифеста» вы привезли. А дальше что? — допытывался Ленин. — А как путиловцы? Обуховцы? Невцы? Что думают делать? Когда и какими силами? И вы еще ничего не сказали, как питерцы относятся к предательству Ренненкампфа по отношению к Самсонову? И к самой гибели корпусов Самсонова?

И его самого? Он действительно убит на поле боя или… Вы понимаете меня…

— Наказный атаман войска Донского генерал Покотило говорил моему родителю: покончил с собой Самсонов. А Ренненкампфа еще до трагедии второй армии уже называли предателем совершенно открыто.

Ленин подумал немного и сказал печально и жестко:

— Ничему не научились наши генералы во время японской войны. Так же бездарны, за редким исключением, так же безграмотны с военной точки зрения, плюс так же спесивы и самолюбивы, и еще невежественные тактически и стратегически, как то было в японскую кампанию. И еще жестоки. По отношению к своему же солдату, сиречь рабочему и крестьянину, одетому в солдатское. Достаточно вспомнить расправу Ренненкампфа с читинскими революционерами, с Бабушкиным, Костюшко и другими товарищами. Палачи свиты царя… чего от них ждать рабочим, крестьянам? Экзекуций, виселиц, пуль. Каков путь избавления от них? Повернуть штыки против них же. Яснее не придумаешь. Так нет же, туляковы, чхеидзе, скобелевы и прочие с пеной у рта призывают защищать сих палачей до победного конца. Можно ли придумать глупистику более омерзительную и более предательскую по отношению к делу Маркса? — рассуждал он вслух и сам же ответил: — Более позорного поведения социалистов придумать нельзя. Это — измена всему тому, что создавалось нами на протяжении десятилетий. Мерзкая измена, мерзкое предательство дела Маркса. Кто бы мог подумать о таком бесславном конце Интернационала еще два года тому назад? Никто… Вот опять я все время говорю, мешаю вам рассказывать о том, что у нас делается. Извините и продолжайте. Да, какое совещание намерена провести наша думская пятерка?

— Обсудить ответ Вандервельде на его предложение обеими фракциями объединиться и выступить против немецкого империализма общими силами.

— Против только немецкого. А против русского, бельгийского, французского и уж конечно английского кто будет выступать, позволительно спросить? Некому… Наши, конечно, отвергнут такое предложение лидера Интернационала, я полагаю?

— Отвергнут, мне Григорий Иванович говорил. Да они уже и отвергли его, когда возили Вандервельде на питерские заводы, в бытность его в Петербурге.

— Я знаю. Молодцы, что возили, что фактически показывали ему, за кем идут пролетарии: за большевиками, а не за меньшевиками… Ну-с, что мы еще не обсудили с вами, товарищ Михаил? — спросил Ленин, как бы подчеркивая, что они просто ведут собеседование и что он и не думал мучить гостя, хотя исподволь вновь спрашивал то о том, что говорят о войне крестьяне на своих сельских сходах, и как относятся к действиям рабочих против войны и к призывам членов Государственной думы — меньшевиков — воевать до победного конца, и на каком еще заводе, или шахте, или фабрике выступали члены Государственной думы, и как макеевские шахтеры и пастуховские металлисты провожали Туликова с собраний, и каково было его самочувствие при этом и даже внешний вид…

Михаил Орлов уже и не знал, что говорить, так как осведомлен был много меньше того, чем интересовался Ленин. И наконец взмолился:

— Владимир Ильич, вы извините меня, пожалуйста, но разве я могу знать решительно обо всем, что творится на белом свете, в каждом уголке его, на каждой фабричонке? Я всего-навсего лишь недоучившийся, вечный, как говорят, студент, и когда доучусь — неизвестно. В нашей Сорбонне вся профессура только тем и занята сейчас, что копается в истории, чтобы изобличить немцев-вралей, называющих немецкими не только французские города, храмы, культуру, а и самое Францию едва не сопричисливших к германскому рейху.