Михаил Соколов - Грозное лето

И тут Ленин остановился и сразу зазвеневшим, как бы недовольным, голосом сказал:

— И пусть профессора занимаются историей и таким образом борются с противником. Но вы-то занимаетесь революцией, батенька, революцией! — энергично указал он пальцем куда-то в высь небесную и продолжал горячо, как на митинге: — И должны, обязаны знать решительно обо всем, что творится если не в белом свете, то в России, — определенно. И вы знаете достаточно, не прибедняйтесь, и рассказали мне такое, о чем я и не слыхал: о выступлении макеевских и пастуховских пролетариев против войны, о стачках шахтеров. А кто сообщил мне о бунте казаков в станице Усть-Медведицкой и их ответе атаману? Повторите это.

— Казаки-призывники третьей очереди взбунтовались и не хотели идти на сборные пункты, на что окружной атаман Усть-Медведицкого округа, подполковник, пригрозил: «Если вы не подчинитесь приказу, вы будете расстреляны». — «А мы вас будем расстреливать», — ответили казаки, и атаман посчитал за лучшее больше не пререкаться. И стал совестить и уговаривать послужить царю-батюшке верой и правдой, — повторил Михаил Орлов рассказ, слышанный им в Новочеркасске.

— Вот видите, а говорите, что ничего не знаете, что творится на земле русской. А откуда бы я знал об антивоенной демонстрации шахтеров и жителей вообще у вас, на Дону, в Александро-Грушевске, или о провале ура-патриотической демонстрации отцов Ростова-на-Дону, собравшей всего сорок человек? И знаете? Вы просто — молодец, честное слово, и я премного вам благодарен, что вы так хорошо осведомлены о положении в России. Знал Григорий Петровский, кого посылать к нам. Кстати, проект «Манифеста» ЦК о войне я посмотрю сегодня же, поправлю немного — я уже видел, что придется поправить, — и мы напечатаем его отдельной листовкой. Правда, насчет тиража дело — швах: нет бумаги, трудно переправлять в Россию, ну, и денег не очень… Но смею вас уверить с товарищем Петровским: мы сделаем все, чтобы «Манифест» появился везде в Европе, а не только собственно в России, куда мы его переправим незамедлительно. А вот каким путем переправить — об этом следует хорошенько подумать. Через Швецию — очень долго, с месяц, не менее, пути, через Балканы, как вы с Самойловым везли, — теперь нельзя, третий раз пользоваться одним и тем же путем рискованно, на русской границе могут обратить внимание…

— Мы вдвоем с Федором Вениаминовичем пустимся в путь.

— Но ведь он еще не совсем выздоровел. Бронхиальный кашель, почти коклюш, — прескверная штука, это он подхватил в Сибири, в ссылке. Ну, об этом мы с ним еще поговорим, я навещу его. Он где остановился, рядом с дачей с русским названием «Ольга», на которой живет Ромен Роллан?

— Да. Под Берном.

— Вот и отлично. А вы знаете, что Роллан отказался вернуться во Францию в знак несогласия с теми, кто поддерживает войну? А вот наш патриарх Плеханов ездил в Париж ради того, чтобы благословить русских волонтеров-эмигрантов на войну. Вот ведь как бывает, — произнес Ленин задумчиво и грустно. Видно было, что не ожидал он такого от Плеханова, не хотел, чтобы он вновь оказался на стороне врагов партии, и сожалел о таком его поведении.

И так и сказал:

— Плеханов — это не Мартов: тот разоблачает виновников войны и всех социалистов, кто ее поддерживает, в каждом номере «Голоса», в Париже, — вы можете в этом убедиться, когда приедете туда. А вот Плеханов… Этот не изменится. До последней черты…

Михаил Орлов удивленно спросил:

— А разве в Россию поедет другой товарищ, а не я, Владимир Ильич?

— Другой, — твердо ответил Ленин. — А вы извольте заканчивать Сорбонну. Революции нужны будут свои, образованные, подкованные научно люди. Много товарищей потребуется. А когда же мы будем их учить? Тогда будет некогда. Так что, батенька, Михаил Орлов, не взыщите. Ну-с, давайте немного прокатимся — и назад, а то нас будут искать, благо до нашей квартиры — рукой подать, — сказал Ленин и, оседлав велосипед, хотел ехать, да задержался, поставив одну ногу на землю, а другую не снимая с педали, и спросил: — Да, товарищ Михаил, а вы уверены, что ваш брат погиб вместе с Самсоновым? Ведь он, как вы говорите, был при штабе. Но чины штаба, по сведениям газет, вышли из беды благополучно. И мне кажется, что они просто спасали свои шкуры и бросили Самсонова в лесу. Как вы находите?

Михаил Орлов подумал. В Новочеркасске не верил. Здесь, за границей, начитавшись газет с описанием трагедии второй русской армии, поверил. Не то чтобы очень поверил, но и почти не сомневался: коль Александр не вышел из леса вместе с чинами штаба второй армии, фамилии которых назывались в германских газетах, значит, его нет более на белом свете.

И ответил:

— Пропал брат. Я почти уверен в этом, судя по газетам.

Ленин запротестовал:

— Э-э, мой молодой товарищ Михаил Орлов, я с вами не согласен хотя бы потому, что все германские газеты врут самым беспардонным образом. Взять хотя бы количество захваченных Гинденбургом русских пленных: сто десять тысяч пленных! Подумать только! Но это же ложь самая беспардонная. И наглая, стремящаяся унизить доблесть русского солдата. Мне сказали здесь, что в двух корпусах Самсонова могло быть восемьдесят тысяч человек с обозными, так как в четырех дивизиях этих корпусов могло быть: четырежды восемнадцать, будет семьдесят два, то есть семьдесят пять тысяч. Это все агентство «Вольфа» врет.

Михаил Орлов удивился: Ленин, до мозга костей политик и только политик и революционер, знает, сколько должно быть солдат в дивизии, в корпусе! И так и сказал:

— Я удивляюсь вам, Владимир Ильич. Вы, оказывается, и в военных делах знаете толк.

Ленин пропустил эти слова мимо ушей и уверенно, жестко отчитал:

— А вы не придумывайте лишних треволнений на основе сплетен газет. Ваш брат жив, — вот посмотрите. Я убежден в этом. Не знаю почему, но убежден, милостивый государь.

И Михаил Орлов дрогнувшим голосом благодарно произнес:

— Спасибо, большое вам спасибо, от всего сердца, дорогой Владимир Ильич. Право, какой же вы, однако…

— Такой, как вы, как все, и не преувеличивайте, пожалуйста, это совсем ни к чему, — заметил Ленин и покатил по тропинке, налегая на педали так, что вся его фигура пришла в движение и закачалась, как у гонщиков.

А Михаил Орлов не мог ехать. От охватившего волнения. И думал: Алексей ранен, и неизвестно, оставят ли врачи ему ногу. Василий вот-вот будет расстрижен. Если еще и с Александром что случится — отец не выдержит… Значит, в Сорбонне мне делать более нечего. Вот так… Не осудите, Владимир Ильич. Отец наш не очень…

И увидел: Ленин быстро возвращался к нему…

Плеханов приехал в Лозанну но приглашению меньшевиков, его идолопоклонников, слетевшихся в Швейцарию со всех концов Европы после первых выстрелов войны и расселившихся по всем ее городам, для прочтения реферата о войне и об отношении к ней социалистов. Некоторые уже слышали этот реферат в Женеве, однако приехали и в Лозанну, и поэтому Народный дом был набит до отказа, хотя устроители заломили цены за вход в зал по франку и выше. А залом было самое невзрачное помещение самого обычного, похожего на длинный сарай, деревянного здания с входом со двора, с двумя рядами скамей без спинок, с проходом посередине, где часто читались рефераты.