Михаил Соколов - Грозное лето

— А ты уже повышение получил? И Георгия? А я и не обратила внимания, извини, — произнесла Надежда смущенно и потрогала Георгиевский крест и погоны на Александре.

Раненых было довольно много, и были такие, которые лежали на носилках, прямо на перроне, и тихо стонали, а сестры, наклонясь возле них, что-то говорили им, перевязывали, поили водой.

И Александр грустно произнес:

— Много раненых. Не легко дается победа. Впрочем, на Юго-Западном, при Краснике, барон Зальц потерпел поражение, так что и его воины здесь есть.

— Отовсюду… С вашего и с фронта Ренненкампфа, с Юго-Западного, — ответила Надежда и стала прощаться. — Саша, родной, я более не могу, не имею права. Давай простимся, милый. Если случай представится, приезжай в Питер, я познакомлю тебя с Анной Александровной, а быть может, и еще кое с кем.

И тогда Александр сказал:

— Надежда, если ты хоть в какой-то мере дорожишь нашим супружеством, если ты все еще моя жена, прошу тебя: немедленно, под любым предлогом оставь вырубовский лазарет. Я попрошу генерала Самсонова и даже главнокомандующего фронтом, генерала Жилинского, определить тебя в любой наш фронтовой госпиталь, в какой ты пожелаешь поступить…

Но Надежда так улыбчиво посмотрела на него, даже снисходительно посмотрела, что сомнений не оставалось: его слов она не понимает, не принимает и делает вид, что не слышала их. Она так и сказала:

— Ты прости меня, Саша, но у меня голова забита мыслью о раненых, и я плохо слышала, о чем ты сказал. Ты, кажется, не в духе, оттого и наговорил такого, что я ничего не поняла.

А у самой лицо пылало малиновой краской, и дрожали губы, и на глазах вновь появились слезы, на этот раз слезы обиды.

Александр жестко повторил:

— Я сказал все еще в Новочеркасске. Я не потерплю такого позора. Лазаретов много, можно в любой поступить, а хирургу — тем болеё, хоть ты и женщина.

— Да как у тебя язык поворачивается говорить такие слова, Александр? — вдруг воскликнула Надежда. — Анна Александровна… Ты знаешь, кто она для царской семьи? А старца ты видел? Ты его слышал? Ты его…

Она умолкла, посмотрела на него зло, высокомерно и заключила:

— Я не покину лазарет Анны Александровны.

Александр круто повернулся и затерялся в толпе.

Надежда постояла секунду, подумала: «Уйдет. Ушел». И вдруг бросилась в толпу, ища его беспокойным, горячечным взглядом, но ее остановил все тот же хриплый голос начальника поезда:

— Я здесь, я здесь, Надежда Сергеевна, голубушка. Выручайте, я с ног уже сбился…

Она остановилась, взгляд ее потух и уставился в выложенный мелкими камешками перрон — в полном смятении и растерянности, словно перед ней неожиданно разверзлась пропасть, и она боялась сделать лишний шаг.

И лишь сейчас удивленно заметила, что моросил дождь.

А Александр шел в штаб, смотрел в даль слабо освещенной главной улицы Белостока и не видел, как ему козыряли встречные, а видел Надежду, ее растерянные глаза, и думал: нехорошо он поступил, нагрубил, вместо того чтобы побыть наедине лишнюю минуту и поговорить по-семейному. Солдаты вон — и те обрадовались их встрече и оставили их наедине друг с другом, а он вот вздумал отдавать ей приказы, где ей служить, с кем дружить…

В штабе еще горел свет, в том числе и в кабинете Жилинского, и Александр заторопился и в приемную едва не вбежал.

Адъютант оторвал взгляд от бумаги, над которой корпел, и тихо предупредил:

— Главнокомандующий не принимает. И приказал вам… отправляться… Да где же телеграмма? — искал он телеграмму Марии.

— Мне по срочному, по экстренному делу, — сказал Александр и направился в кабинет, но не дошел до двери: она открылась и навстречу вышел Жилинский.

— Штабс-капитан? Чем вы так взволнованы? — спросил он как всегда бесстрастным голосом. — Я приказал вам ответить баронессе Марии на ее телеграмму и затем отправиться на гауптвахту.

— Разрешите доложить, ваше превосходительство, в кабинете.

Весьма конфиденциально и срочно. А о вашем приказании я не имел чести знать.

— Гм. Я собирался отдыхать, но коль у вас экстренное… Прошу, — пригласил он и вернулся в кабинет.

Александр последовал за ним, плотно закрыл, за собой дверь и с ходу сказал:

— Ваше превосходительство, секретарь генерала Орановского — крайне подозрительный субъект, и теперь мне понятно, почему телеграмма генерала Самсонова пропала в штабе на три часа. Смею предположить, что он переписывал ее и свез в костел, где ее мог принять у него вражеский лазутчик.

— Погодите, погодите, штабс-капитан, вы так огорошили меня, что придется присесть, — сказал Жилинский и, сев за стол, продолжал: — Какую телеграмму вы имеете в виду? Почему Крылов должен был получить ее? Куда свез и когда? Ничего не могу понять. Повторите, пожалуйста, все по порядку.

Александр рассказал все, что хотел рассказать. Но странно: главнокомандующий не придал его словам особенного значения, а, наоборот, даже недовольно заметил:

— Все это — ломаного гроша не стоит. Одни ваши предположения, а из них каши не сваришь. Я, разумеется, прикажу нашим контрразведчикам проверить ваше сообщение, но… Генерал Орановский придет в бешенство: он привез Крылова из Варшавы, где они вместе служили, и знает его преотлично.

Александр сказал уверенно:

— Ваше превосходительство, я прошу вас именно генералу Орановскому ничего и не говорить. Пока не говорить.

— Кто еще знает об этом?

— Штаб-ротмистр Кулябко.

— Если подозрения подтвердятся, Крылов будет расстрелян. Если нет — вам угрожает суд чести. Согласитесь, что для георгиевского кавалера — скандал неслыханный.

— Я все взвесил, ваше превосходительство.

Жилинский посмотрел на него красными глазами, протер их уголки белым платочком и сказал:

— Хорошо. Завтра вы должны полететь к Ренненкампфу при моем на его имя пакете. Вернетесь — тогда и поговорим.

Александр вышел во двор и облегченно вздохнул. Вот так-то лучше; главнокомандующий скорее разберется, нежели Кулябко.

Во дворе одиноко стояла Надежда и явно нервничала, так как все время доставала из-за пояса свои маленькие часики, смотрела на них и вряд ли что видела и ходила взад-вперед под неярким керосиновым фонарем.

Александр постоял немного в тени, на крыльце, не зная, идти ли к ней или нет, и наконец сошел с крылечка, а подойдя к Надежде, сказал слабым, как бы болезненным голосом:

— Пойдем отсюда… За ворота…

Надежда настороженно спросила:

— Что с тобой? Ты чем-то взволнован? Что-нибудь случилось?

— Потом, потом.

За воротами стоял извозчик, который привез Надежду, и Александр лишь теперь сообразил: она приехала к нему на минуты, ибо не отпустила этого верзилу с бородой Соловья-разбойника, и сказал: