Михаил Соколов - Грозное лето

Самойлов знал из писем Петровского: тут что-то не так, не мог Малиновский ни с того ни с сего сложить с себя полномочия депутата, ибо был председателем большевистской шестерки, членом ЦК. Когда Петровский был у него на квартире и пытался выяснить, что же такое особенное случилось, Малиновский ничего определенного не сказал, запил и отказался вообще говорить об этом и даже встречаться, и не явился на заседание фракции, чтобы дать объяснение.

Самойлов пытался выяснить: быть может, кто-либо из приехавших из Парижа что-нибудь слышал о Малиновском? В частности, не посещал ли он русское посольство, не говорил ли о себе что-нибудь особенное, не объяснял ли свой уход из Думы какими-либо чрезвычайными обстоятельствами семейного или другого порядка, но, увы, никто ничего сообщить ему не мог.

И когда Самойлов уже решил было поехать в Париж и попытаться лично разыскать Малиновского или повидаться с кем-либо, кто встречался с ним, — пришла телеграмма из Поронина с просьбой выслать, сколько возможно, денег взаймы. Телеграмма была подписана Лениным.

Самойлов тотчас же перевел телеграфом пятьсот франков, благо только что получил свое думское жалованье, и сообщил бернской, лозаннской, женевской колониям социал-демократов долгожданную радостную весть: Ленин — на свободе!

— Честное елово, у меня будто сил прибавилось и хвороба совсем отступила. Это такое событие, такое событие в жизни партии и каждого из нас! Владимир Ильич вырвался на свободу! Почти из петли… — говорил он Шкловским, приехав из пригорода Лайзингена, где лечился, на их скромную квартирку в Берне.

А через неделю Ленин был уже со всей семьей в Берне и у Шкловских вечером за чаем рассказал, как было дело. И удивительно: в его словах не чувствовалось и намека на крайнюю серьезность всего происшедшего с ним, будто это было и не с ним, и он даже шутил, рассказывая, как каждый день какой-то сидевший в тюрьме цыган переговаривался, вернее, перекрикивался со своей женой и наказывал ей беречь ребенка.

— Представляете? Через стену, со двора тюрьмы кричал. И жена тоже что-то кричала ему в ответ. И смех и грех, честное слово: мы все слушали их своеобразные переговоры, как концерт, ибо голос у цыгана был что у Шаляпина. — И, помолчав немного, заключил с присущим ему оптимизмом: — В общем, друзья мои, ничего особенного, обычный жандармский кунштюк. А вот цыгана жаль: ему даже не разрешали свидания с родными. Мерзость…

И сразу, в упор:

— Ну, что тут говорят о войне наши меньшевики? Большевики, надо полагать, против войны? А Плеханов вновь изменил марксизму и выступил с напутственной речью перед русскими эмигрантами, записавшимися волонтерами в французскую армию? Мне Адлер говорил… Впрочем, этого и следовало ожидать. Военное прошлое, но всей вероятности, сказалось и взяло верх над элементарным здравым смыслом всякого марксиста.

Он умолк, погонял чай в стакане ложечкой, о чем-то думая и как бы рассматривая чаинки, что вертелись в стакане, как на карусели, и все поняли: не хотелось ему, чтобы Плеханов вновь оказался но другую сторону баррикад, в одном ряду с Милюковыми и Родзянко и всей правительственной камарильей. Обидно было даже подумать, что «патриарха русской социал-демократии», каким считался Плеханов, будут теперь на все лады Нахваливать все самые махровые реакционеры, но делать уже нечего было: Плеханов остался верен себе и лишь подтвердил все то, что о нем говорилось и писалось большевиками, Лениным…

Шкловский словно хотел немного ослабить впечатлительность Ленина и явно грустные нотки в его словах о Плеханове и произнес удивленно и возмущенно одновременно:

— Невероятно получается: выпустить вас, самого яростного противника русского самодержавия, австрийцы обязаны были без промедления, как только узнали ваше имя. А вместо этого потребовалось участие в этом гнусном деле депутатов парламентов да еще более десятка польских общественных деятелей…

— Двадцати пяти человек, — поправил Ленин. — Начиная от депутатов австрийского парламента — поляков и известных писателей и поэтов, таких, как Стефан Жеромский и Владислав Оркан или Ян Каспрович, и кончая многими известными общественными деятелями, такими, как адвокат Марек, депутат Галицийского сейма, доктор Длусский, доктор Храмец, художник Скотницкий, и наших товарищей из польской «Левицы» — Валецкого, Кошутской, Варского или товарищей Феликса Кона, Багоцкого, Ганецкого и других, с некоторыми из коих я, к стыду своему, даже не знаком. Я просил, после освобождения, поэта Оркана и доктора Длусского передать всем этим товарищам мою самую сердечную и искреннюю благодарность за все ими сделанное для меня в этом весьма опасном для них деле…

— Я тоже не всех знала, кто взялся хлопотать… — заметила Надежда Константиновна и призналась: — Если бы знала, так бы не нервничала с мамой, — ночами не спали, просиживали в темной комнате, чтобы не накликать новой беды.

Ленин благодарно поцеловал ее руку и произнес немного дрогнувшим голосом:

— Я более всего на свете именно этого и опасался — новой беды еще и с тобой, и Елизаветой Васильевной. Я знал, что вы наверняка не будете спать, пока дело со мной не прояснится. Но теперь — все позади, родная, теперь можно и успокоиться. Хотя спокойной жизни, кажется, не будет, судя по тому, что здешние меньшевики потянулись вслед за своим кумиром Плехановым и откровенным предателем марксизма Каутским, которого, мне говорили в Цюрихе, так оберегает наш иудушка Троцкий. А вот Мартов разносит самодержавие и правительство почти в каждом публичном выступлении, мне Грейлих, редактор «Цюрих тагвахт», социалистической газеты, и мой поручитель для въезда в Швейцарию, говорил. Если бы Юлий Мартов совсем перешел на нашу сторону — было бы превосходно, честное слово. Но… — сделал Ленин значительную паузу и заторопился мешать чай ложечкой, хотя он давно уже остыл.

— Не перейдет, Владимир Ильич, — сказал Шкловский уверенно и сердито, будто Мартову говорил.

— Жаль, очень жаль… А как в других городах швейцарских? Наши как, я имею в виду? В Женеве, в Лозанне… Разброд?

Тут ответил Самойлов:

— Не то что разброд, Владимир Ильич, а неясность какая-то имеет место, в том числе и у женевских товарищей, с которыми я встречался. Вам непременно следовало бы туда поехать и поставить все точки над «и». Или товарища Карпинского пригласить сюда.

— Да, да, нужно пригласить, он все и расскажет. Впрочем, лучше действительно поехать туда, собрать всю женевскую секцию наших и хорошенько потолковать. Или устроить небольшую конференцию? Как вы полагаете? — спросил Ленин, подняв глаза.

Самойлов ясно увидел в них беспокойство и сказал: