Ольга Гуссаковская - Ищу страну Синегорию

Завтра утром на Большую землю уходит трактор. Вода наконец спала. Я могу уехать с ним, должна уехать.

Должна? А почему? Ведь там мой труд никому не приносил радости-крошечный винтик в машине госстраха. И притом, штампованный. Заменяется мгновенно. Ничем иным я там стать не сумела.

Вчера — полушутя, полусерьезно — в «итээре» решали мою судьбу.

— Ну какой уж из тебя страхагент? — заявил прораб, — И видимость не та, и хватки нету. А вот стряпаешь ты здорово. Осталась бы у нас дневальной, глядишь, потом и к делу бы приспособили — промывальщицей или дизелистом. Руки у тебя ладные.

Я только посмеялась вчера вместе со всеми а сейчас…

Уже поздно. Давно перевалило за полночь Мне никому не хотелось мешать, и я тихонько ушла в лес.

С самого детства он был моим другом в трудные минуты. Для многих — пугающий, для меня — родной И хоть здешняя тайга не похожа на мои родные леса я все равно верю ей.

У моих ног — лесная речка. На том берегу — темная громада сопки с обгрызанными водой боками. Лиственницы сорвались со склона, горестно смотрят в бегучую воду. В их ветвях запуталась красная смородина. Белеют во мху цветы, колдовского седьмишника говорят, в старину ведьмы вызывали с его помощью тени умерших.

Лес полон приглушенной жизни. С легким треском лопаются бутоны кипрея, шелестят растущие травы дышат мхи. Голоса птиц холодны и чисты. В темном омуте неведомыми путями ходит рыба.

Лес приветливо расступался передо мною. Сама гобои попала под ноги звериная тропа. Манила обещала что-то хорошее. Я поверила ей и свернула в сторону от речки.

Почти сразу мелькнул вдалеке огонек костра Не иначе забрел сюда кто-нибудь из наших заядлых охотников. Я почему-то решила, что это главный «собашник» — кузнец Митя. Чудаковатый парень, у которого даже из кармана могла выглянуть щенячья мордашка.

Последний куст посторонился бесшумно, и я вышла на полянку, где горел костер. Около него сидел незнакомый мне человек.

Меня поразило, как покорно и весело слушала его огонь. Сучья не дымили и огонь не метался из стороны в сторону — радостный, светлый, он взлетам ввысь и рассыпался искрами в темном небе. Каждый раз когда руки человека добавляли в костер очередной сучок, они творили маленькое чудо… Так сидели у костров наши предки, а мы, оставив себе только власть над огнем, потеряли его любовь. Этот человек сумел ее сохранить. В широко расставленных глазах — упрямая сила. А рот добрый. Хорошее лицо.

У меня под ногой хрустнула ветка. Человек обернулся по-звериному быстро.

— Кто тут? — Рука потянулась к ружью.

Пришлось поскорее выйти на поляну.

— Что вы здесь делаете? — спросил он так, словно лес вокруг безраздельно принадлежал ему.

— А вы что?

Он вдруг засмеялся:

— Действительно, глупый вопрос! Вы, конечно с буров — больше неоткуда. А я шел туда…

— И заблудились?

— Не совсем. Просто очень люблю ночную тайгу и решил схитрить сам с собой. Вообразил, что не мог вас найти. А все-таки скажите: вы-то чего ради не спите?

— Я тоже люблю ночную тайгу. Но…

— Вы хотите знать, кто я? Новый начальник партии. Будем знакомы: Ветров Алексей Петрович. Так ведь полагается рекомендоваться?

Он говорил быстро, напористо и все время улыбался. И хотя его улыбка вовсе не была такой рекламно-красивой, как у Кости, она казалась ярче. В каждом движении этого человека были здоровье и сила.

Он снова подложил в костер узловатые ветки стланика. Пламя дружно взлетело в небо.

— Как вас слушается огонь! Точно какое-то волшебное слово знаете. Да, я забыла, зовите меня просто Леной, как все.

— Согласен, Лена. А огонь я люблю. Меня еще в институте «богом огня» прозвали. Здесь в тайге огонь — это жизнь. Впрочем, давайте говорить о другом. Человеку никогда нельзя разрешать садиться на любимого конька. К тому же вы так и не сказали, кем вы работаете здесь?

— Дневальной, — быстро ответила я, даже не подумав, зачем эта ложь.

Он недоверчиво покосился на меня, но ничего не сказал. Не поверил. Пусть. Он и не знает, что заставил меня решить главное — я остаюсь.

Ночь медленно переходила в утро. Исчезли тени. Их сменили выжидающие краски рассвета. Костер тоже выцвел. Алексей Петрович разбросал и те головешки, которые еще остались. Теперь только гибкая струйка дыма все еще тянулась ввысь. Выпала большая роса, и горько запахло кострищем, мокрой хвоей и старым мхом. Не спрашивая дороги, он пошел той же тропкой, что привела меня сюда. Я шла следом.

Вот и речка. Ветви лиственниц отяжелели от росы, спрятался куда-то ведьмин седьмишник. Наступает время солнечного алого кипрея.

Тишина наполнилась далеким грохотом и плеском. Это по руслу речки шел трактор. Тот самый. И вместе с ним стеной надвигалось вчерашнее. Вот оно рядом.

Пухлая, стиснутая золотым браслетом часов рука Веры Ардальоновны тянется ко мне за ведомостью. Глаза сотрудников исчезают. Я одна, и Вера Ардальоновна это знает. Сухо, как кузнечик, трещит арифмометр. На Галочке Донниченко опять новая блузка, а у Калерии Иосифовны болят зубы…

— Нет! Хватит!

Я сказала это вслух, и Алексей Петрович обернулся:

— Что «нет»?

— Да так… Дурная привычка говорить вслух с самой собой. Не обращайте внимания.

Погода портилась. По небу строем шли облака. Сумеречный, безрадостный свет падал через окно в комнату. Он ничего не скрывал и не приукрашивал.

Сквозь реденькие волосы тети Нади просвечивала старческая розовая кожа, а кокетливая мушка на щеке Альбины отливала чернилами. Крашеный ротик морщился привычной улыбкой. Глаза, как зеркало, отражали лишь то, что видели.

Никогда прежде я не чувствовала себя такой свободной от всего, что говорили и делали эти женщины.

А тетя Надя говорила, говорила. Я с полуслова потеряла нить рассказа:

— Ты как хочешь, а такого случая Алечка больше не встретит. Прямо как красное яичко в руки.

— О чем вы, тетя?

— Здравствуйте! Я-то стараюсь, рассказываю, думаю — своя: должно же быть интересно, а она… И когда ты только человеком станешь, Елена!

— Скоро тетя. В чем-же все-таки дело?

— Жених, говорю, Алечке нашелся. Из Москвы приехал. Студент. Все девчонки с ног сбились, а он все к ней да к ней. Понял, значит, оценил.

Алечка сидела рядом, не поворачивая головы. Я никогда не думала, как и чем она живет, а сейчас вдруг почувствовала, как это, наверное, тяжело: жить в роли залежалого товара.

Девчонкой, впервые попав «на выставку» — в городском саду на танцах, — она год за годом «не сходила с витрины». И все напрасно. Приехала сюда. Снова то же. Сотни взглядов и десятки равнодушных рук незаметно и навсегда отняли свежесть. Никто уже не хочет смотреть на уцененный товар… Оттого и головой не повела на слова матери: сама не верит, что на этот раз сбудется.