Юрий Сбитнев - Костер в белой ночи

С солнцем поднялся ветер, и тайга мигом наполнилась теперь уже густым и едким дымом.

— Не спи, папка, — сказал Илюшка, и Степан, пересилив слабость, поднялся.

— Идем.

И они медленно пошли по тропе. Впереди Космос, часто и тревожно оглядывающийся, Илюшка и за ними — Степа. На лысой сопке, куда они поднялись, дышалось легко, дыма тут не было. Как только вышли на свежий воздух, Илюшку стошнило, мальчишка, бледный, лег на землю и как-то по-животному — так могут глядеть только народившиеся оленята — посмотрел на отца. Он не жаловался, не плакал, он просто лежал на земле, обессиленный, крохотный олененок, и глядел на Степу виновато и преданно.

Отсюда, с лесины, взобравшись на дерево, Степа впервые оглядел окрестность. То, что он увидел, даже его, привыкшего с детства ничему не удивляться в тайге, бросило в дрожь. Где-то еще далеко, там, где остался Авачан с оленями, густо валил дым, подкрашенный кровавыми замывами огня, но этот вал дыма и пламени не был вытянут в какую-то определенно очерченную границу. Огонь далеко опередил этот вал, ручьями и реками втекал в тайгу и закольцовывал ее новыми очагами пожара. Две такие реки текли к подножию той сопки, на которой находился сейчас Степа. Еще час-полтора, и они сомкнутся, отрезав путь к реке. Чуть поодаль от сопки Степа увидел еще одну голую вершину, покрытую мелким багульником и брусничником. Она была просторной, закольцованной не таким высоким лесом, как эта. Степа решил идти туда, уже твердо зная, что к реке им не выйти.

Только к следующей ночи добрался туда Степа, петляя тайгою, обходя то и дело пересекающий его путь огонь.

Когда он поднялся к этому просторному и чистому месту, силы оставили его, но он все-таки, прижимая к груди своего ребенка, кое-как на коленях, на четвереньках, ползком на боку достиг центра свободного от леса пространства и только там затих, стараясь быстрее отдышаться и прийти в себя.

Ночью, когда вокруг себя Степа выполол брусничник и багульник на добрый десяток метров, неожиданно из леса вырвались олени и, чуть было не стоптав лежащего в забытьи Илюшку, закружились очумело по поляне.

Степа кричал, ожидая выхода из тайги старика. Но Авачан не появлялся. Не вышел и его пес Тураки. Кругом уже бушевал огонь, выплескиваясь на опушки. Стена повязал и уложил оленей вокруг места, где лежал Илюшка, потом лег и сам, прижавшись всем телом к земле и слушая, как гудит она и будто бы даже сотрясается от дикой скачки огня. Так лежал он, не двигаясь, в каком-то забытьи, ощущая, что огонь снова замедлил свой бег. Потом поднялся и начал полоть багульник и траву, окапывая топором землю. Он знал, что к утру к поляне придет низовой пожар и верховка опять наберет силы.

Авачан проснулся от тихого повизгивания Тураки. Пес лизал хозяину руки и тыкался мордой в ладони. Подняв выпавшую трубку, Авачан неторопливо набил ее табаком, раскурил и только после этого распрямил согнутую в колесо спину. Онемевшая поясница ныла, и старик, задабривая боль, немного поворчал на себя, плавно покачиваясь из стороны в сторону.

Он собрал пасшихся рядом оленей, вывел аргиш на тропу и погнал его, покрикивая и свистя. Тут, на хребтике, по которому шел Авачан, дыма было мало, и старик даже подумал, что пожар ушел в сторону.

Но в распадке, куда спустился Авачан, дыму было внепроглядь, и олени попытались лечь. Старик закричал на них и так уськнул Тураки, что животные поняли — привала нет, надо идти вперед. Когда поднялись на хребтик, произошло то, чего уже давно ожидал Авачан. Он услышал пожар. Огонь, гудя и подвывая, шел где-то внизу.

— Ату-ату! — закричал Авачан и погнал оленей, стараясь уйти от этого шума. — Гони их, гони, Тураки! — И пес, поняв хозяина, набросился на оленей, поднимая их в галоп.

Старик бежал по тропе, стараясь как можно дольше сдержать ровнее дыхание. Дым валил следом, и мчался, все нагоняя его, истошный рев огня. От этого рева олени уже без понукания уносили себя, все дальше и дальше оставляя позади Авачана. А за ними, довольно взлаивая, мчался Тураки.

«Далеко угонит, только бы с тропы не упустил», — подумал старик и остановился, тяжело переводя дух. Огонь вроде бы и поотстал, рев превратился в ровный натруженный гул, будто бы где-то гудела громадная печь.

«Отвернул», — вслушиваясь, подумал Авачан и, откашлявшись, пошарил в карманах трубку. Он никак не мог найти ее и уже было решил вернуться тропою, чтобы поискать, как вдруг заметил, что держит трубку в зубах.

— О, шайтан! — выругался и погрозил кулаком туда, где, по его мнению, бушевал самый сильный огонь.

Утихший было совсем шум возник с новой силой уже к полудню. И старик определил, что пламя теперь накатывается на него справа и слева, забирает в кольцо. Забравшись на возвышающийся над тайгою останец, Авачан убедился в этом. Он находился сейчас в сухом чистом сосновом бору. Деревья тут стояли грудно, и уйти от огня было некуда. Понимая, что не сможет опередить огонь, Авачан все-таки пошел вперед, радуясь, что давно перестал слышать лай Тураки. Умный пес, выручив из огня аргиш, спасся и сам. И не его вина, что старый Авачан больше не крикнет, не позовет собаку, не потреплет по черному загривку.

Старик все шел и шел вперед, думая о своем и не слыша вокруг родной тайги. В тайге властвовала сила огня. Эта сила рождала то огненно-горячие смерчи, которые, ломая ветви, волчками ходили меж деревьев, то стелила под ноги дым и, словно бы отдуваясь, стонала обочь тропы, ветер дул то с юга, то с севера, то нагонял уже лишенную дыма жестоко-горячую волну, то вовсе затихал, как будто предоставлял возможность человеку услышать все приближающийся и приближающийся рев пожара.

Авачан увидел соболя, который, перегнав человека, спешил прочь от огня, неся в зубах детеныша. Соболь часто останавливался, видно, бежал он так уже давно, перехватывал мокрое худенькое тельце щенка и спешил дальше.

Авачан проводил его взглядом, где-то впереди тяжело ухнуло, и гром, прокатившись вокруг, перешел в хорошо знакомый рев. На старика шел встречный пал, Авачан остановился, постоял, опираясь на пальму, послушал, прошелся взглядом по верхушкам сосен. Небо над ним было черным, он только теперь заметил это. Пепел плыл по небу, вздымаясь и опадая, и в этом черном облаке, накоротке, загорались кроваво-красные искры. Авачан снял с плеч берестяной потакуйчик, достал хлеб, лук, кусок вареного мяса и, присев, начал неторопливо есть. И в это время откуда-то из кромешного рева и жара вырвался вдруг Тураки. Шерсть на собаке тлела, и старик принялся оглаживать ее, ругая и целуя в морду. Собачьи слезы ощутил на своем лице Авачан. Он поделил еду и покормил Тураки. Потом встал и поспешно начал собирать сушняк, снося его в кучу.

Собака все это время жалась к его ногам, скулила а заглядывала в лицо, предлагая уходить отсюда. Неся охапку к большой уже куче хвороста, Авачан вдруг почувствовал, что все вокруг кружится. От нестерпимой жары сухо потрескивали волосы. Страшась, что не успеет сделать задуманного, Авачан поднял на руки собаку, положил ее на хворост, долго и пристально посмотрел в доверчивые больные глаза и, таясь от себя, взял в правую руку пальму.