Юрий Сбитнев - Костер в белой ночи

Встречный вал огня не сразу поднялся от земли, но, когда поднялся, люди все — кто был тут у Юктукона — замерли от какого-то первобытного страха, разом охватившего всех. Поднявшись на дыбы, нет, не красный и даже не рыжий, а какой-то бесцветный, бестелесный, но в то же время одушевленный зверь, воя, свистя и ломая все вокруг, пошел по тайге. Шел он против ветра, борясь с ним, порою откидываясь навзничь, и тогда горячие волны обдавали людей, и оторвавшиеся лоскуты пламени сами по себе летели на них, падали на просеку, за нее, многие гасли, а многие, вдруг разом скрутившись в огненный шар, взрывались, расползаясь по земле пока еще небольшой, но текучей лужицей. Люди бросались к этим лужицам, забрасывали их землей, вбивали в землю, лили на них воду — и так на протяжении всех пятнадцати километров.

Тот первобытный страх, который на какое-то мгновение охватил всех, оставил людей, придав им, измученным, шатающимся от усталости, силы.

Обвязав лица и руки, трактористы вели машины вдоль бушующего огненного фронта. Бензобаки закрыты мокрой хвоей, запеленаты женскими кофточками, стеганками, пиджаками, донельзя накалились ручки управления, металл вдруг обрел дыхание, исходит, курится едва заметным парком.

Ручьев надел поданную кем-то телогрейку, шапку, шел, прикрывая лицо от нестерпимого жара, к тракторам и, поравнявшись с ведущим, зашагал рядом, подняв лицо к трактористу и что-то крича ему.

Двести, сто, пятьдесят метров остается до конца последней борозды. Сухим огнем занимаются чуть согнутые спины трактористов, на Ручьеве тлеет телогрейка. «Только бы не взорвались бензобаки, только бы дойти…»

Двадцать пять метров, десять, пять…

Тракторы облегченно загудели, вырвав из целины лемеха плугов, покатились по вспаханному полю, все дальше и дальше, прочь от огня…

— Иван Иванович, сбрось-ка стеганку… Горишь…

Кто-то стянул с него телогрейку, бросил оземь шапку, принялся их топтать. Только сейчас почувствовал Ручьев нестерпимый жар.

— Фу-ты, черт!

Жадно выпил поднесенную кружку с водой. Настоявшаяся в жаре вода показалась ему родниково-холодной, так что зубы заломило.

— Ну, теперь, товарищи, окарауливать. Ни огонька за полосу. Иначе сгорим.

Сказал это негромко, рядом стоящим. Но вдоль по просеке уже понеслось, пошелестело из уст в уста:

— Караулить не смыкая глаз! Ни огонька за полосу! Иначе сгорим! Ручьев так сказал!

Земля затряслась под ногами. Словно рев десятков разом запущенных реактивных турбин потряс землю. Взмыл к небу громадный столб пламени. С корнем вырвало и, закружив юлой, бросило высоко к черным облакам пылающую факелом сосну. Раскололся старый голец, камни брызнули в стороны, раня и легко расщепляя вспухшие черные стволы деревьев. Сшиблись два огня, два огненных вала, два зверя.

На миг в этом кромешном реве, в этом урагане словно бы родилось второе солнце, лишив всего вокруг красок. Только белая пустота, белое зияющее жерло огня. Пустота в мире. Все сгорело в этом белом жерле. А потом — мрак!

Вениамина Красноштанова привезли с Чоки. Вертолет снял его с небольшого каменного островка посреди реки. Вениамин просидел там четверо суток.

Тогда, в тот первый день, посланный на окарауливаннв левого берега Чоки Ручьевым, Вениамин так заторопился, что одним дыхом отмерил тропою километров восемь, далеко оставив позади себя и пожар, и зимовье, и Лену, которая сразу же отстала от него.

Страх, охвативший Вениамина, застил все. Он думал сейчас только о том, как бы быстрее добежать до Буньского, схватить лодку и махнуть через Авлакан. Туда-то уж наверняка не придет пожар. Но после первого ослепившего его страха, заставившего мчаться вперед по тропе, пришел другой страх, более глубокий и осознанный. Вениамин вдруг ощутил, что задыхается. Вокруг медленно расползался и шел меж деревьев дым. И тогда он вдруг ясно представил себе, как догоняет его огонь и как гибнет он в этом огне. Вениамин резко свернул с тропы и побежал вниз по склону береговой сопки, стараясь быстрее добраться до зеленых приречных зарослей. Потом, с трудом пробираясь по ним, он пришел в ужас от того, что наделал.

Заросли только издали казались вполне надежной защитой от огня; в их зеленых ветвях, под их густым покровом, столько было набито сухой травы, мелких ломких ветвей и сухих, как порох, будылин, что только попади сюда малая искра — и поречные заросли займутся бешеным огнем.

Вениамин вдруг ясно представил, как загорелась вся эта нанесенная рекою и высушенная до пороховой взрывчатости стлань, и даже закричал, в ужасе шарахнувшись от будто бы полыхнувшего пламени. Как попал на остров, не помнил, но пришел в себя довольно скоро.

Определив, что остров этот находится не так уж далеко от зимовья и что он, пожалуй, сумеет берегом добежать туда, прихватить с собой кое-что из вещичек и еду, а заодно и Лену (он только сейчас вспомнил о ней), Вениамин пустился на это, как ему казалось, рискованное «предприятие». Однако в зимовье Лены не оказалось, не было ее и вокруг, он даже покричал для верности. И походил по берегу туда-сюда, благо тут не было дыма и не виделось уже и огня на сгоревшей сопке, откуда и начался пожар. Там чернела выжженная до камня земля, вились змейками дымки и острыми пиками возвышались сгоревшие и лишенные крон деревья. Лена, вероятно, была в лагере геодезистов, потому что маленькая берестяная лодчонка причалена к противоположному берегу.

Вениамин, погрузив кое-какой скарб, отплыл на лодке к каменному островку, решив, что Лена уже не придет к зимовью, а ему лучше сейчас для верности отсидеться на острове. Через минуту он понял, что принял правильное решение. На том берегу реки вдруг что-то затрещало и зашелестело, кто-то пробирался сквозь набережные заросли, стараясь скрыть свое движение. Вениамин, вздрогнув, обернулся. Тот, кто шастал по зарослям, не мог быть человеком. Он наверняка услышал бы, как звал Вениамин Лену, и обязательно откликнулся бы.

Продравшись через кустарник, к воде вышла молодая лосиха, она медленно опустилась в воду там, где была причалена берестянка, и поплыла, пересекая реку, прямо на Вениамина. Зверь будто бы и не видел человека. Гукая и сопя, лосиха вышла рядом, вода шумно скатывалась с нее, высоко поднялись и опустились в тяжелом вздохе бока. Она, повернув к человеку голову, вдруг шумно с присвистом втянула воздух, фыркнула и, ударив копытом так, что брызги обдали Вениамина, сорвалась с места и в мгновение скрылась в тайге.

Вениамин все это время стоял, полусогнувшись, в лодке, держа наперевес тяжелый шест. Что удержало его, чтобы не метнуть шест в лосиху, он сам не мог понять. Только и подумал, провожая взглядом зверя: «Что ж это я? Шест-то острый, тяжелый, так бы и пропороло насквозь…»