Мария Глушко - Год активного солнца

Он не знает и никогда не узнает, как это трудно — жить на виду.

Лицо Олега Николаевича было теперь совсем близко, от выбритых щек знакомо пахло одеколоном «В полет». Они с Лидией всегда дарили ему этот одеколон в день рождения.

Это было в той жизни, которую она уже забыла.

Он налил из бутылки себе и ей, выпил один. По его решительному виду догадалась, что он сейчас заговорит о чем-то неприятном для нее. Но он просто спросил:

— Ты счастлива?

Она завозилась в сумочке, вытащила сигареты.

— В итоге, пожалуй, нет.

Отвернулась, посмотрела на танцующих. Тот высокий кружил женщину в седом парике. Он держался прямо и танцевал по-старинному, убрав за спину руку.

Определенно военный, решила Кира Сергеевна.

— «В итоге… Пожалуй», — повторил Олег Николаевич, разглядывая фужер. — В итоге — не считается.

— Почему?

Он играл фужером, взбалтывая остатки вина. Маленький, как капля, камушек в запонке загорался и гас в его манжете.

— Если человек был в молодости счастливым, это уже не отменишь. И с высот наших лет нельзя, не имеем права пересматривать это!

«Нельзя», «не имеем права» — ее и раньше бесила эта его категоричность. До жиденьких седин остался таким же беспробудно логичным, для него всегда дважды два — четыре.

Но не хотелось спорить, она ничего не сказала ему.

Гас свет, выходила бледная певица в своем металлическом платье, что-то полупела, полушептала в микрофон, потом оркестр рвал уши, по потолку, похожему на стеганое одеяло, плыли волны света, и все сидели с красными, отяжелевшими лицами.

В пепельнице дымилась сигарета, Кира Сергеевна плеснула на нее из фужера, сунула пачку в сумку.

Олег Николаевич все покачивал свой фужер, и она видела, как вздрагивают его тонкие белые пальцы.

— Можно задать тебе вопрос? Извини, что получается вечер вопросов и ответов…

Он засмеялся, чтобы скрыть смущение, и она подумала, что теперь-то уж он обязательно скажет что-нибудь неприятное.

— Ты знала тогда, что я любил тебя?

— Да.

— Лидия сказала?

— Нет. Просто женщина чувствует это.

Он глотнул. Лицо его странно вытянулось, посерело. В нем резче проступила старость.

— Мужчина тоже чувствует, — сказал он. — Когда его не любят, чувствует. Потому я молчал тогда.

Зачем он об этом? — подумала Кира Сергеевна.

— Я бешено любил тебя, Кира.

Это «бешено» прозвучало неожиданно и так не вязалось с его натурой, со всей размеренной, лишенной страстей жизнью, что Кира Сергеевна растерялась. Вдруг он совсем не такой, каким представлялся ей? Может быть, рядом с ней сидит просто очень несчастливый человек, умеющий молчать?

Олег Николаевич посмотрел вверх, на бегущие полосы света.

— Знаешь, меня всю жизнь мучила мысль: если б я тебе сказал тогда, все сложилось бы иначе.

Кира Сергеевна поняла, как необходимо было ему высказать все.

Хотя бы теперь, с опозданием на целую жизнь. Для этого главного разговора и привел он ее сюда.

Она подумала, что и у нее с этим человеком все сложилось бы иначе, была бы совсем другая жизнь.

Но она не хотела другой жизни.

— Все было правильно, Олег. Все было, как надо.

Он вяло и принужденно улыбнулся.

— Я знал, что ты скажешь так. И все-таки…

Примолк, опять налил себе вина.

— Я не пью, это только сегодня… — Махнул рукой и пить не стал. — Знаешь, мне теперь даже легче.

— Вот видишь, — весело сказала Кира Сергеевна, — все к лучшему. Один мой хороший друг назвал меня железной бабой. И сказал, что со мной хорошо работать и дружить, а в жены он бы меня не взял. В жены берут шелковых…

Он накрыл ее руку узкой белой ладонью.

— Твой хороший друг не имел дела с шелковыми.

Почему-то Кира Сергеевна вспомнила, как муж, сидя на корточках перед ванной, стирал, тер в кулаках свою рубашку. Она испугалась, что сейчас заплачет. В глазах потеплело, и она, чтоб не упали слезы, подняла голову. Сказать бы сейчас этому человеку: меня бросил муж, меня не любит дочь, хоть ты меня не мучай…

Смолкла музыка, стало светло и тихо. Кира Сергеевна чувствовала себя так, словно не одета и на нее все смотрят. Пальцами сбила со щек слезы, спросила:

— Скажи, ты хотел бы изменить свою жизнь, если б тебе дана была вторая попытка?

— Конечно, — сразу сказал Олег Николаевич и посмотрел на нее. — А ты?

— Нет. К сожалению, не хотела бы.

Он не спросил, почему «к сожалению», да она и не смогла бы объяснить. Нельзя объяснить свою жизнь человеку, с которым нет общих воспоминаний.

Наверно, с ним, — если б так выпало, — она прожила бы спокойно и счастливо. Но это была бы не ее, а чья-то чужая жизнь. Она не хотела чужой жизни.

Ее вдруг потянуло домой. Зачем ехала сюда? Что искала тут?

Представила, как войдет к себе в приемную и строгая Шурочка встанет из-за машинки, скажет — как будто они виделись только вчера: «В четырнадцать — исполком, есть еще время для чашечки кофе».

Маленькая Ленка кинется на шею, обнимет слабыми мягкими ручонками.

Кира Сергеевна вспомнила, как стояла тогда на балконе, смотрела на огни города и думала, что в море огней есть те, которые зажгла она. Только свои погасила. Но все равно судьба ее там, в доме с потухшими окнами. С горем и радостью. Со всем, что заслужила.

Она взглянула на Олега Николаевича, его лицо показалось сейчас незнакомым и далеким.

— Ты просты меня. — Она не знала, зачем сказала это.

Он поцеловал ей руку, прижал к щеке, ничего не ответил. Может быть, он даже не слышал.

Ожидала встретить дома беспорядок и запустение — как тогда, в день отъезда. А в комнатах было свежо и чисто, раковины сияли белизной, балкон увешан бельем — как будто здесь убирали час назад.

Совсем не похоже на него.

Кира Сергеевна разделась, кинула в своей комнате чемодан, долго стояла под душем, смывая пыль и вагонный запах. В поезде топили по-сумасшедшему, кондиционеры почему-то не действовали, она изнывала от жары, от запаха постельного белья, дорога казалась бесконечной. И сейчас она радовалась свежей воде, чистому воздуху и тому, что вернулась, что никуда не нужно ни идти, ни ехать.

Поставила чай и долго смотрела в окно, как пухло лежит под деревьями, в лунках, вскопанная земля, как с голых веток сыплются птицы на яркую траву, как замерли облака в синем глубоком небе.

Весна.

До чего же хорошо вернуться домой! И как хорошо, что у каждого есть дом, мир привычных вещей, среди которых прошла жизнь! Зачем-то уехала, наивно верила, что издалека, из прошлого лучше увижу свой сегодняшний день… Но куда бы мы ни уезжали, рядом с нами всегда живут заботы и беды сегодняшнего дня. Прошлое стало чужим, а чужое никогда и ничему не учит.

На фоне неба вырисовывалась крона тополя, густо усеянная грачами, похожими издалека на черные обгоревшие листья. Как будто дерево пережило пожар. Вдруг грачи взмыли все разом вверх, и крона тополя стала прозрачной, голой, над ней, взрывая воздух криками, черной тучей кружились птицы.