Андрей Упит - Земля зеленая

Лиена давно уже его не слушала. Она чувствовала себя такой разбитой, словно всю дорогу, от усадьбы Лиепы до кладбища, гроб на руках пронесла. Едва проехали станцию — начало смеркаться, стал накрапывать мелкий дождик, и на сердце сделалось еще тяжелее.

Она плотнее затянула на груди большой, крестом повязанный платок. Не хотелось ни слушать, ни думать, только медленно, со щемящей тоской в сердце, плыть в этом холодном сумраке.

Но теперь и Андр разговорился. Не давая покоя, принялся трещать так же надоедливо, как и Лакстынь, о Лауре и Иоргисе из Леяссмелтенов. У этого увальня губа отвисает, он ходит в церковь в сапогах, вымазанных навозом. Ему нужна работящая хозяйка, но разве бривиньская прейлина хоть раз за весь год заглянула в хлев помочь доить коров? Старая Леяссмелтениете метет пол только под большие праздники, грязь из дома приходится возами вывозить на паровое поле, — это не то что на хозяйской половине Бривиней, где даже окурок на пол бросить никто не смеет: нет, Лаура не уживется в Леяссмелтенах, но пусть справляют свадьбу, пусть…

Картины разлада в Леяссмелтенах были для Андра так привлекательны, что он, рассказывая, ерзал на мешке и время от времени посмеивался. Но за Викулями завел другое, о Вайнелях и Иоргисе Вевере. Это непонятным образом связывалось у него со свадьбой Лауры. Иоргис Вевер — хороший, умный человек, хотя и чудак; надо непременно сходить к нему в Вайнели за книгами. Когда окончится молотьба и останется только трепка льна, в эту пору раньше четырех вставать не придется, — по вечерам можно почитать с часок, у матери еще полбутылки керосина осталось, и она тоже в темноте прясть не станет.

Наконец Лиене послышалось, что он несколько раз упомянул имя Альмы.

— Ведь нигде не сказано, что такие головастые уроды не могут поправляться, — горячо уверял Андр. — Хозяйка рассказывала, что у палейцев тоже была одна такая. Как вышла замуж, через два года стала словно лошадь, дети — настоящие жеребята, — вот как!

Он весело рассмеялся. Лиена знала тайные намерения Осиене. Неприятно было думать и вспоминать об этом.

— Альма такая несчастная, грех над ней смеяться! — раздраженно ответила Лиена.

Андр словно бы обиделся:

— Не все же могут быть такими красавицами, как ты! У нашей Либы рожа не очень-то приятная, но Сипол берет ее в жены.

— Сипол вынужден взять, он иначе не может. Никто его, с коровой и двумя девчонками, держать в работниках не захочет, раз некому за ними ухаживать. Хозяйские сынки — те могут искать красоту, а батраку нужна такая, чтобы и за косу бралась и коромысло с ведрами носила.

Возражение веское. Андр долго кусал губы, думая, что ответить, и вернулся к прежнему:

— Но хозяйка говорит, что у палейцев одна…

— Не рассказывай мне о палейцах! — как ножом отрезала Лиена. — Больная могла поправиться только в ранней молодости. А ведь Альме Иоргиса Вевера — под тридцать.

Андр еще долго не мог собраться с мыслями. Посопев, отодвинулся от Лиены, — нисколько она не лучше прочих девушек, все одинаковы: завидуют, ищут у других разные недостатки. Но сдаваться нельзя, слишком долго носил он в себе затаенные мысли. В темноте уже можно было разглядеть клены Межевилков, когда он, резко повернувшись, нашелся, что возразить.

— Зато какая усадьба! Картошка растет рассыпчатая, как у даугавцев, горох без замочки разваривается в кашу. Шесть дойных коров держать можно в такой усадьбе.

Теперь и Лиена не сразу сумела ответить, думала еще дольше, чем Андр, — должно быть, собственная судьба предстала перед глазами. И только когда серая свернула мимо каменного столба на дорогу Бривиней, тяжело вздохнула, сказав кротко и уступчиво:

— Да, хутор чудесный, жизнь тебе была бы там хорошая.

«Ага! — сердце Андра так и запрыгало от радости. — Даже эта придира ничего возразить не могла!..»

В понедельник хозяин Бривиней до обеда не выходил из комнаты. В кладовке скрипела кровать, Ешка зевал, кашлял, по временам пробовал прогудеть какую-то мелодию, но из горла вырывалось только глухое рычание, как у разбуженного в берлоге медведя. Домашние стали к нему уже привыкать, Либа с Анной перешептывались и зубоскалили на кухне.

У Лиены — своя забота. Напрасно прождав до обеда, пока выйдет хозяин, она собралась с духом и обратилась к хозяйке. Ей сегодня опять нужна лошадь, чтобы отвезти отца в богадельню. Лиепе так срочно понадобилось освободить угол комнаты, что пригрозил весь скарб выбросить на улицу. Лизбете тоже ходила мрачнее тучи, по, к удивлению Лиены, ласково кивнула головой: если так, то нужно ехать, тут делать нечего, она только переговорит с хозяином.

К обеду Андр только вернулся с пашни, и вот ему опять пришлось запрягать серую в телегу. В это время Лаура шла в клеть и, приподняв юбку, пробиралась по дорожке между дождевыми лужами. Сын Осиса усмехнулся и, подмигнув, кивнул на нее головой.

— Смотри, как идет, словно танцует! Новая хозяйка Леяссмелтенов. Словно в дивайское имение замуж выходит, как будто второй такой усадьбы и на свете нет!

Лиена внимательно посмотрела на Андра.

Лапти и онучи все в глине, брюки мокрые до колен, на старом отцовском пиджаке заплаты одна на другую налеплены и уже еле держатся, воротник отпоролся, снизу свисали лохмотья от подшивки. Лиене казалось, что он не имеет никакого права ни над кем смеяться, тем более над бривиньской Лаурой. «А у самого что на уме? Гонится за хутором, — подумала она, усаживаясь на телегу. — Из глупого тщеславия, из упрямства хочет показать, что замужество Лауры его ничуть не трогает, он и без нее может стать хозяином. Глупая башка! Как будто что-нибудь изменится в его судьбе, если он сделается владельцем арендного домишка».

Но сейчас же она забыла и Андра и собственные горести. Надо было самой о многом подумать, — дома, за хозяйственными хлопотами, постоянно на людях, это никак не удавалось. Но и тут не довелось. Против усадьбы Викули привязалась какая-то старуха из рабочего поселка при Стекольном заводе. «Подвези, голубушка, до станции». На ногах — деревянные башмаки, чулки в дырах, пестрая, в цветах, ситцевая юбка забрызгана грязью. Как все они там провоняли дымом от Стекольного завода! Молодые стеклодувы хорошо говорили по-латышски, вообще дивайцы только смеха ради подражали выговору немецких колонистов. Но у этой старухи можно было понять лишь отдельные словечки. Ни одной усадьбы, ни одного человека она здесь не знала, да и знать не хотела. У нее был Пауль — не то сын, не то зять, — о нем она кудахтала до самого переезда, иногда утирала слезы, порой грозила кому-то кулаком, кого-то проклинала.

За переездом дорога была забита: ехали легковые и ломовые клидзиньские извозчики и базарники; серая уже издали услужливо уступала дорогу каждой подводе, пользуясь случаем, чтобы плестись еще медленнее, — телега Лиены едва подвигалась. Всю ночь шел дождь, и Салакская гора так размокла, что все рытвины наполнились водой, а камни затянуло грязью. Серая равнодушно тащилась по этой хляби; телега, скрипя, переваливалась с боку на бок. Лиена, не выпуская из рук вожжей, перекатывалась вместе с подложенным мешком из стороны в сторону.