Андрей Упит - Земля зеленая

Лиепе был так нужен угол комнаты, что Лиепиене, завидев телегу, бросила у колодца ведра и побежала в дом объявить радостную весть. Старый Берзинь улыбался, как солнышко, когда дочь подъехала к дверям.

Кровать поставили поперек телеги, отец сел на нее, чтобы не ерзала и не задавала ножками за колеса. Лиена примостилась спереди, на сундучке, где сидеть было удобнее, чем на мешке, да и серую кнутом попотчевать сподручней. Не успели еще отъехать от двора, как две батрачки Лиеп уже промчались с ведрами воды и метлами, чтобы наконец вымести заплесневевший, провонявший угол.

Барином сидел Пакля-Берзинь на сеннике своей кровати, опершись спиной об узел, в котором были завязаны подушка, набитая сеном, одеяло, простыня, овчинная шуба и еще какое-то тряпье. Лиена слушала его болтовню и удивлялась: сегодня отец так разговорчив и такой веселый, словно выкупил дом в имении. Не понять этого старого дурня — годами ждал, когда умрет старуха, чтобы попасть наконец на иждивение волости. Теперь пришло это счастье!

Вот по этой дороге, с горы Миетана они ходят со своими мешочками в треть пуры на мельницу к Арделю, потом ждут, когда выпадет свободная минутка и он позволит им смолоть жалкие пригоршни зерна. На Арделя жаловаться нельзя, хороший господин, с бедняков не берет платы. Но зато приходилось выслушивать злую брань подмастерьев, особенно толстого Розенберга с сивыми усами: «Ковш только пачкают и жернова зря трут».

Уже совсем стемнело, когда они въехали во вторые, маленькие ворота волостного правления и остановились у дверей богадельни. Зловоние здесь стояло страшное: ночью, выходя на двор, никто из богадельцев не считал даже нужным спускаться со ступенек. По должности своей рассыльный Межак обязан был следить за порядком в богадельне, хотя всем фактически распоряжалась Витолиене. Услыхав, что подъехала подвода, Межак вышел показать угол Берзиню.

— Мою заместительницу не очень-то слушаются, — смеялся рассыльный. — Если меня нет, новичок может получить по ногам поленом. Ну, тащите в комнату вашу лодку, — ящик с приданым засунем под нее.

Только приоткрыли дверь, как в комнате поднялся шум.

— Двери закройте! Двери закройте! — кричали пять или шесть голосов, грубых и пискливых, гневно рычащих, жалобных и плаксивых. — Здесь не стодола, чтобы оставлять двери открытыми! — кричал кто-то и плюнул с такой силой, точно хотел пробить плевком каменную стену… Рев стоял такой же, как в переполненном собачьем ящике, когда в него впихивают вновь пойманную бродячую дворняжку.

Крики и брань висели в горячем, спертом воздухе, насыщенном тяжелым запахом. У Лиены перехватило дух и помутнело в глазах. Такое было чувство, словно приходится лезть в какую-то нору, полную злых существ, и нужно опасаться, как бы не укусили или не ужалили. Помещение было слабо освещено, мерцали какие-то смутные матово-красные пятна, от которых ложились причудливые длинные тени.

Межак только посмеивался, зажигая спичку.

— Ты не бойся, Берзинь, этой музыки, помалкивай. Перестанут — и тогда будет совсем хорошо.

Берзинь и не думал говорить, — при свете зажженной спички видно было, как он стоит с растерянной улыбкой на лице, ухватившись за спинку кровати. Много спичек тратить рассыльный не хотел. Чиркнул еще раз и показал на пустой угол у двери, щели в которой были законопачены тряпками. Теперь подошла и Витолиене, чтобы окончательно утвердить нового жильца в его правах.

— Ставьте изголовьем к дверям, — поучала она. — От косяка немного дует, но ведь ты не калека, найди пакли и заткни дыры. Здесь напротив, — она хлопнула ладонью по горе одеял и тряпок на соседней кровати, — под этими пуховиками лежит Квиесиене, у нее на ногах язвы. Нюх у тебя, должно быть, тонкий, спервоначалу этот смрад трудно терпеть, а потом привыкнешь.

Межак торопился убраться восвояси, по все же зажег еще одну спичку, чтобы Лиена могла развязать узел. Кто-то из глубины комнаты громко крикнул сильным, еще довольно молодым голосом:

— Из какого только ада везут сюда людей! И без того — как сельдей в бочке!

— Для вас же лучше — зимой теплее, — отозвался с порога Межак и, выходя, пояснил прибывшему: — Это старый лодочник Кангис. Привык к даугавскому воздуху и простору, — вот богадельня и кажется ему тесной.

— Последнее тепло отняли, — жаловалась толстая старуха, сидевшая на кровати поджав ноги.

— Анна Кулинь, — шепнула Витолиене. — Ее койку отодвинули от печи, когда Рийниек привез Перкониете, родственницу своей жены.

Спинка кровати Перкониете действительно касалась жарко натопленной печки. Раздвинув занавески своего логова, старуха мрачно смотрела на новичка. Можно было разглядеть ее лицо с перекошенным ртом. Тут же одна из богаделок натирала чем-то вонючим голую ногу своей соседке, потом начала туго заматывать тряпкой. Больная светила лучиной и стонала, откинув голову и зажмурив глаза.

Лиена расстелила простыню из грубого холста, взбила изголовье. Витолиене пощупала сенник, ткнула в него палец.

— Чистая труха! Неужели у Лиены не нашлось соломы?

— У него в этом году рожь плохая, — солгал Берзинь, не желая признаться, что не осмелился попросить у Лиены охапку соломы. — Ничего, мне обещали дать здешние иецанские хозяева. Принесу им из леса вязанку веников, вот и дадут.

— Тогда и я с тобой в лес пойду! Моя подушка за лето совсем в труху истерлась. Каждую осень волость должна привозить нам по возу соломы, да у хозяев нет времени, — ячменем нужно торговать в Клидзине и потом пировать в Салакской корчме.

— Потому что нет такого волостного старшины, который смог бы распорядиться, — прозвучал в глубине тот же громкий голос. — Рийниек о бедняках не заботится, некогда — Гравиевы холмы пропить никак не может. Вот сядет Бривинь на его место, другой будет порядок.

Лиене было приятно слышать, что и сюда проникла слава об ее хозяине, — Мартынь Упит, Осис и Прейман недаром трепали языками.

Мышиные глаза Витолиене заметили узел на кровати.

— Это, должно быть, после старухи осталось кое-что из одежды. К чему тебе? Лиена ведь не станет носить такие тряпки.

Берзинь что-то пробурчал в ответ и потуже затянул ослабевший узел. Подошла Качиня и потянула Лиену за рукав. Да, конечно, им ведь нужно поговорить, — кровать застлана, сундук отец сам поставит.

Место Качини Катлап в самом дальнем конце комнаты: Лиена однажды уже побывала здесь, — Бривиниете на пасху возила нищим гречневые лепешки с творогом и взяла ее с собой. Глаза уже привыкли к сумраку, теперь можно было разглядеть богадельню и все, что в ней находилось. Это длинное, узкое помещение, с тремя пробитыми в толстой каменной стене окнами, низким потолком и утрамбованным глиняным полом. Раньше здесь стояли четырнадцать почтовых лошадей, теперь же на кроватях и лежанках больше тридцати бездомных бедняков. Количество их почти не менялось. Каждый год троих или четверых, а случалось, и шестерых, увозили на Иецанский погост, но столько же вновь прибывало. Даже непонятно, откуда в усадьбах дивайских землевладельцев и арендаторов, в жилых домах батраков из имений и в хижинах бедняков набиралось столько стариков и старух, с язвами на ногах, с вспухшими от ревматизма суставами, с согнутыми спинами, с коликами под ложечкой и десятками других болезней. Были между богадельцев и такие старички, у которых, по мнению хозяев, кроме изрядного количества лет, никаких других изъянов не было. Старички эти еще вполне могли бы пасти лошадей, рубить хворост, но они шли сюда из-за лени, задаром переводили общественный хлеб и дрова, заботясь только об одном, чтобы волость исправно платила подушную подать на содержание богадельни.