Андрей Упит - Земля зеленая

На выкошенном болоте, среди редкой черной ольхи, паслись пять лошадей ранданских лесорубов. Хотя и остальных четырех нельзя было назвать рысаками, но чалый преподобного Зелтыня казался среди них жеребенком-однолетком. Выгнув горб, он грыз прямо с корнями все, что попадалось, точно на лугу не хватало хорошей травы. Прижав уши, норовил лягнуть каждого, кто к нему приближался, да и лягнул бы, если бы порезвее был.

— Погляди-ка на эту вошь, разве не вылитый преподобный Зелтынь? — усмехнулся Карклис. — Летом еще туда-сюда, на лугу пасется, а зимой все ясли обгрызает. Сено с позапрошлого года гниет над хлевом, а хозяин не кормит, сам впроголодь живет и скотину морит. Дров накладывает на воз столько же, сколько и мы. Потом возьмет слегу и лупит лошадь — глядеть страшно. Сколько раз я, бывало, схвачу его за ворот и трясу: вот как ты, говорю, ангелов призываешь и бесов изгоняешь! Вот стукну об пень, сразу увидишь, как адский огонь высекают. Станешь отходить, а эта вошь цоп зубами за рукав, — сердится, что вмешиваются в хозяйские дела. Пойди заступись в другой раз за такого.

Оба весело рассмеялись. Карклис умел рассказывать так правдиво и просто, что послушать приятно. Но вдруг он стал серьезным.

— А приданого ты от него не жди, он, может, и хотел бы дать, да нечего. Старую пятилетнюю корову, ну да еще, может, овцу Лиза получит. Думаешь, в сундуке у нее добра много? Ткачиха первостатейная, да отец льна-то не дает, связки льна так и валяются в клети, пока мыши не сгрызут. Поглядел бы ты — рубаха на ней посконная, словно из мешковины, моя жена из такой и подола к своей рубахе не захочет пришить.

Мартынь Упит стоял задумчивый, даже печальный. Карклис знал все до таких мелочей, какие ему самому и в голову не приходили. Но Карклис ударил его по плечу и неизвестно для чего потащил на другую сторону дороги.

— Все это пустяки, вам обоим от этого старого скопидома ничего не надо. Ты… кто же тебя не знает. Только больно прихвастнуть любишь да чересчур для хозяев стараешься. А насчет Лизы не бойся, на полдюжины юбок себе всегда заработает, и у тебя свои сапоги будут… Барчу в Крастах женатый батрак требуется, свадьбу там сыграете, сразу после Юрьева дня, только Бривиню пока ни гугу, иначе тебе житья не будет.

— Я знаю, — раздумчиво ответил Мартынь Упит. — А не сказать никак нельзя. Вот ведь наказанье!

Карклису, очевидно, казалось, что об этом и толковать не стоит, — он прямо-таки растроганно начал рисовать их будущее.

— Что за житье у вас будет! Годик-два поживете в Крастах, а потом начнете сами хозяйничать. За это я ручаюсь! Лошадь тебе подыщет Рутка, корову возьмешь у Вулпа или у какого-нибудь хозяина побогаче, который может обождать с деньгами. У Осисова шурина Калвица — две телеги, старую он за милую душу уступит. Вы же не задаром возьмете!.. С твоей сноровкой повозить лес — за одну зиму лошадь выкупите. Лиза Зелтынь такая пряха и жнея, ей всякий денег даст. Когда берешь землю исполу, по крайности хоть в половину работаешь на себя. Подвернется место получше, можно будет скотиной обзавестись, а там дети подрастут, помаленьку всякое добро станет прибавляться. Лет через десять начнете присматривать домик в аренду…

Он еще долго говорил, расписывая все более заманчивую картину будущего. Мартынь Упит приоткрыл рот, глаза у него сияли. И Осис толковал о том же, но у него не получалось так ярко и убедительно. А Карклис властно увлекал за собой — вот так Брасла в весеннее половодье подхватывает и уносит обломившиеся сухие ветки ольхи. Прямо голова кружилась от этого полета.

Вдруг в нем что-то оборвалось, он как-то поник, опечалился. Робко подтолкнул Карклиса.

— Поговори ты с Лизой…

Карклис тоже сперва опешил, удивился, потом наконец понял, кивнул и улыбнулся.

— Ну, известно, тебе не удалось, старик со своими проповедями все время тараторил. И ты хорош увалень! Языком-то горы ворочаешь, а как до дела дойдет… Ну да я и сам был не умнее. Такой же! — Он еще раз хлопнул Мартыня по плечу. — Об этом не горюй, моя Мара все устроит получше, чем мы с тобой вдвоем. Ты жди только, я извещу, когда приходить с полуштофом.

Мартынь Упит земли не чувствовал под ногами. Перед ним открывалась такая ширь, что голова закружилась. Карклис, — э, да что там Карклис или Осис! Сам он, сам!.. Только расшевелить его нужно, подтолкнуть в спину или ударить по плечу, — а там уж перед ним все ворота настежь, там он сам взлетит. Широко шагая, он поднимал по дороге клубы измельченной лошадиными копытами пыли. Пускай пылятся старые сапоги Бривня, Штейн в Клидзине сделает ему новые с голенищами выше колен…

Пока шел до большака, он уже видел себя женатым батраком в Крастах. Вот они с женой идут в церковь — она впереди, он сзади. Какая-то женщина кивнула другой: это Лиза Мартыня Упита. Ехавший навстречу Креслинь из Вейбаней взялся за козырек картуза, но Мартынь только посмотрел на него удивленными, смеющимися глазами так, что тот от недоумения рот разинул.

Пока дошел до хутора Мелнбарда Межасарги, он уже ехал на собственной тележке, свесив через край ногу в новом сапоге, и лошадь у него рослая, как вороной Бривиня, только куда лучше раскормлена… Две собаки Мелнбарда налетели на него, как черти, и когда он отбился от них, к прекрасной картине будущего прибавились новые черты. Идя через Лемешгалы, он мысленно ехал мимо тех же Межасаргов, вороной шел рысью, выгнув шею, а у него самого в кармане — заряженный двуствольный пистолет. Как только рябой пес подскочил к лошадиной морде — бах! из одного ствола, и мерзавец повалился как подкошенный. Из второго ствола — бах! и лохматый опрокинулся на спину, да так и застыл, вытянув вверх все четыре лапы.

Упоенный местью, он промчался мимо корчмы Виксны, словно гнался за кем-то. Теперь на крыльце корчмы переругивались жены стеклодувов, а за дверью пиликала скрипка и кто-то подпевал, отбивая такт деревянными башмаками. Но Мартынь ничего не видел и не слышал.

Огибая засеянную овсом гору Межавилков, он уже был не испольщиком и даже не арендатором… Ванаг разорился, и Мартынь шел поглядеть, стоит ли покупать усадьбу Бривини. Что толку в этих землях, когда постройки рушатся и вся Спилва — сплошные ямы, тут одни камни, лет пять убирать надо. В Рийниеках все постройки новые, у большака — лавка, там бы сидела Лиза и, подвязав белый фартук, отвешивала белую муку и сахар…

Додуматься до дивайского имения он не успел — уже начиналась дорога к усадьбе Бривини. Натыканные в день похорон елочки стояли в два ряда, побуревшие, опаленные солнцем. Возвращаться домой еще было рано: он отпросился на целый день, и бумажный рубль в кармане не давал покоя, тянуло куда-нибудь подальше — встряхнуться, успокоиться.