Инал Кануков - Антология осетинской прозы

Мать не стала его расспрашивать. Пусть, в самом деле, отдохнет как следует. И так на себя не похож — работает не разгибаясь. Ведь все хозяйство на нем держится.

В лавке покупатели были, но не те, которых ожидал встретить Афай. Больше всего — женщин с детьми. И все сразу уставились на парня, будто никогда не видели и только его появления и ждали. После ссоры с Савлаевым Афай к этому привык. Он сделал вид, что ничего не заметил, и принялся изучать полки с товарами.

А люди все подходили. Но ни сына Бексултана, ни Азаухан среди них не было. Афай уже пощупал всю мануфактуру и теперь придирчиво осматривал косы, пощелкивая ногтем по лезвиям.

— Ты же, если мне память не изменяет, купил у меня позавчера две косы, — подозрительно покосился на него хромой лавочник. — Или не годятся?

— Нет, почему же, годятся, — растерялся Афай, тем более что в этот момент в лавку зашла Азаухан в сопровождении Асиат. — Но я хотел бы еще одну… Вот эту, пожалуй. Отложи-ка мне ее, Татаркан. Я за ней после зайду.

— Всегда рад тебе услужить, — сказал Татаркан и бросил косу в угол.

Азаухан отошла в сторонку, а Асиат, показав Афаю глазами, что его там ждут, постаралась привлечь общее внимание к себе.

— Вон тот платок покажи-ка мне, Татаркан, — громко сказала девушка. — Поверите, — обратилась она к другим покупательницам, — вчера целый день в городе искала что-нибудь вроде этого и не нашла. Мне бы сразу сюда прийти… Ну, как по-вашему, идет он мне? Ах, красивый какой — одна бахрома чего стоит! Верно я говорю, Татаркан?

Польщенный лавочник подхватил разговор:

— Правду говоришь, доченька! Клянусь богом, даже в Турции не сыскать такого замечательного платка. Я-то знаю, по-вашему, хромой Татаркан ни черта в нарядах не смыслит. А вот посмотрели бы вы на меня, когда я появляюсь в Баку на базаре. Ого! Эти пузатые купцы так и ходят за мной, клянусь богом! Словно дети. И уж как стараются угодить, какой только товар не предлагают! Ну, и обмануть, конечно, тоже норовят. О, это они умеют! Сказочные жулики… Но ведь и Татаркан тоже не мешок мякины. Нет, им меня не провести…

Так обычный бумажный платок стараниями Асиат превратился вдруг в волшебный предмет, заставивший самодовольного Татаркана произнести целую речь, а всех покупателей — сгрудиться вокруг него. Сопровождаемый шутками, платок его долго мелькал над головами женщин, будто пестрая бабочка, и дети, смеясь, тоже тянулись к нему со всех сторон.

И уж, конечно, никому не было дела до Азаухан и Афая, которые счастливым образом оказались предоставленными самим себе в другом углу лавки. В эти минуты им обоим было не до шуток Асиат, не до хвастливых речей хромого лавочника, они только слышали биение собственных сердец и смотрели друг на друга, не в силах произнести ни слова.

— Ты почему до сих пор в ауле? — вымолвила наконец Азаухан и тут же испуганно прикрыла рот концом платка. Потом посмотрела по сторонам и озабоченно добавила: — Судьбу испытываешь, что ли? Ты Савлаевых берегись. Помни, если с тобой что случится, то и моя жизнь… — Она опять осмотрелась и шепнула: — За нами не ходи…

Азаухан направилась к двери. Асиат взглянула на нее, кивнула платок Татаркану и тоже пошла, к выходу.

— Никому не отдавай, — наказала она лавочнику. — Я только за деньгами схожу…

Что-то прохладное коснулось разгоряченного лба дедушки Афая, внезапно оборвав его воспоминания. Он вскинул глаза и понял, что пожилая женщина с букетом, пробираясь к сцене, нечаянно задела его цветами. Воспользовавшись паузой, она осторожно двигалась вдоль бокового прохода, неотрывно глядя на юную скрипачку, словно та притягивала ее к себе.

Но тут опять в зал полилась музыка. Лучи солнца на заднике сцены, казалось, угасли, откуда-то подкрались вечерние сумерки и укрыли собой горные вершины, старые башни и сельский нихас. Трогательная колыбельная завершала выступление. Ее мелодия постепенно уходила куда-то вдаль, словно замирая в нежном дрожании на луговых колокольчиках. А потом лунный свет затопил все вокруг, и последняя нота растворилась в пространстве.

Аплодисменты сотрясали стены театра. Все встали, встал и дедушка Афай. Когда он увидел, как та пожилая женщина с букетом обнимает Зарему, на глаза у него навернулись слезы. А на сцену уже со всех сторон летели цветы. Красные, белые, синие… И казалось, что обе женщины — пожилая и совсем юная — стоят на цветочной клумбе.

Дедушка Афай продвигался к выходу, все еще испытывая такое чувство, будто Зарема весь вечер смотрела только на него. И еще ему почудилось, будто он уносит на себе чей-то незримый упрек.

Толпа вынесла его на улицу, но он даже не заметил ласкового объятия вечерней свежести. Погруженный в свои думы, дедушка Афай вышел на бульвар и остановился под деревом. Прямо над головой висела луна, и ее призрачный свет дробился в листве, молочными лужицами вспыхивал под ногами.

«Интересно, видели они меня, или нет?» — думает старый Афай, глядя на выходящую из театра публику.

А народ все еще валит оттуда, словно со свадебного пира. Все возбуждены и громко говорят, перебивая друг друга.

Вот наконец появилась Зарема с охапкой цветов в руках. Почитатели не дают ей прохода. Отец и мать крутятся возле. Особенно суетится отец — то с одним заговорит, то с другим, будто все должны его знать. А может, это он нарочно — ему, Афаю, пыль в глаза пускает? Нет, вряд ли у Заиры такой муж, чтобы выхваляться перед кем-нибудь…

Ну, чего ты прячешься? Почему бы тебе не подойти сейчас к дочери? Вон, даже чужие радуются успеху твоей внучки. Неужели ты так никогда и не забудешь той давней обиды? Ведь Зарема уже совсем взрослая!

Что это — гордость? А кому она нужна, эта глупая гордость? Ведь никто из них ничего у тебя не отнял. И неужели ты надеешься прожить больше, чем уже прожил? Доколе же можно взирать со стороны на своих детей и внуков, познавших истинное счастье? Доколе можно так болезненно остерегаться их искренней любви? Зачем же ты так упрямо лишаешь себя их ласки?

Сколько раз они пытались найти дорогу к твоему сердцу, сколько раз просили тебя не таить в душе зла! Ну, сам скажи, за что ты ненавидишь дочь и зятя? За то, что они такие любящие супруги и так преданы друг другу? За то, что вырастили такую замечательную девочку? Этим они виноваты? Разве Заира злыдня какая-то? Да, дерево можно согнуть, только пока оно молодо… Ты это хочешь сказать? Ну, а почему же не согнул? Помешал тебе кто-нибудь? Ах, опоздал! Так в этом ты сам виноват, Афай… Нет, ты все еще смотришь на жизнь по старинке. Пойди, Афай, к дочери, улыбнись внучке. Они давно этого ждут, ох как давно!..

На лбу выступил холодный пот, сердце сжало тисками. Пришлось прислониться к дереву. Так и стоял он, внезапно обессилевший, глядя вслед дорогим ему людям, пока их силуэты не исчезли из виду.