Инал Кануков - Антология осетинской прозы

Это случилось на пасху. В то утро Азаухан принарядила дочек и единственного сына. Что-что, а уж одеть своих детей как следует они могли: Афай заведовал колхозной фермой, а Азаухан разводила шелковичных червей, которые тоже приносили артели немалый доход. Детишки были возбуждены — и нарядной одеждой, и лакомствами: сладкой пасхой, орехами, конфетами.

К обеду в сельпо приехал грузовик. Дети окружили машину и уговорили шофера покатать их. Он разрешил им залезть в кузов, провез их по главной улице туда и назад, а потом возле школы всех ссадил. Только сынишка Афая спрятался за ящиками и остался в кузове. Когда грузовик отправлялся обратно в город и развил большую скорость, мальчик испугался. Он выпрыгнул из машины на полном ходу и попал под колесо.

Зажав в ручонке вкусную пасху, маленький Таймураз бездыханным лежал на пыльной земле. Он уже не слышал, как сестренки — Заира и Изета — тщетно звали его домой.

И надо же было, чтобы шофером этой машины оказался парень из рода Савлаевых!

«Они все-таки отомстили мне! — было первой мыслью Афая. — Прямо в сердце попали…»

Его всячески убеждали, что шофер тут ни при чем. В глубине души он сознавал это. Но сознавал он и другое: у него был сын, а теперь его нет. Пусть самые уважаемые люди, и не только в их роду, но и во всей Осетии, приводят ему какие угодна доводы, пусть оправдывают шофера и успокаивают его самого, но сына-то, единственного сына, они ему не вернут. И никакие красивые слова ничего уже тут не изменят. И никто уже не вдохнет искру в потухшие глаза Азаухан. И не прозвучит больше ее говорящая гармоника.

Странные существа эти женщины. Иногда Афаю кажется, что Азаухан не только не считает шофера своим врагом, но даже тревожится за него. Может, она боится, как бы Афай не наделал беды — чего доброго, решит мстить Савлаевым и угодит под суд. Кто поможет тогда Азаухан? Да и Савлаевы тоже так этого не оставят.

— Не терзай ты себе душу, — говорила, бывало, мужу Азаухан. — Люди вовсе одинокими остаются, а ведь живут как-то, терпят. У нас хоть две девочки растут…

Но, утешая его, сама Азаухан таяла с каждым днем. Как-то утром Афай вынес на солнце мокрую подушку жены и тихо сказал ей:

— Слезами его не воскресишь…

А потом началась война.

Афая было мобилизовали, но дальше города он не уехал — его тут же вернули из-за увечной ноги. И он по-прежнему работал в колхозе. Но опять его не пожалели злые языки:

— Афаю-то повезло. Если бы не сын Бексултана, сидел бы и он сейчас, как наши мужья, где-нибудь в окопе…

С горечью воспринял такое злословие Афай. Как-то пришел он с поля, переоделся и на клочке бумаги написал:

«Я ухожу на фронт. Доберусь до места, напишу подробно».

Через две недели пришло от него письмо из действующей армии.

Афай вернулся домой через полтора года тяжелораненым. Семь месяцев пролежал он в военных госпиталях, но все-таки вернулся. Только Азаухан не застал в живых. Заира и Изета сквозь слезы рассказывали ему о смерти матери.

Вот как это произошло.

Уже несколько дней над их селением черной тучей висела пыль. Днем и ночью звенели стекла в домах, днем и ночью танки, орудия, грузовики сотрясали землю. Никогда еще местные жители не видели такого скопления людей. Никогда еще по здешним улицам не двигалось столько машин. Давно бы рухнул мост под их тяжестью, но они переправлялись вброд, благо река в эту знойную пору сильно обмелела. Кое-где улицы им оказались узки, но они все шли и шли, подминая иногда плетни огородов. Тысячами шагали усталые, пропыленные воины, брели раненые, ехали всадники…

А жители почти не заходили домой — все стояли вдоль улиц, высматривали родственников, знакомых, земляков.

И вдруг, однажды утром, селение оказалось непривычно пустым. Только на северной окраине виднелись длинные стволы орудий, обращенные в сторону Эльхотовских ворот. Но пушки не стреляли. Бойцы ископали там всю землю, им даже в селение некогда было наведаться. И к себе они никого близко не подпускали. В полной тишине прошел день, прошел второй.

На третий день, только взошло солнце, над аулом низко пролетели немецкие самолеты. С северной окраины по ним стали бить пушки. И сразу затряслась, застонала земля. Во все стороны полетели камни, ветки, куски дерна. Одна бомба разорвалась как раз посреди селения. Загорелся чей-то дом, выбросив в небо черное облако дыма. Людей охватило смятение. В верхнем конце аула какой-то старик, стоя на крыше, кричал во все горло:

— Немцы идут! Все в лес! Все, кто может, — в лес!

И аул устремился в лес. Каждый хватал с собой что попало. Плакали дети. Мычали коровы, ржали лошади, куры взлетали на изгороди.

Никто не заметил, как в селении оказались два крытых воинских грузовика. Несколько красноармейцев и лейтенант, грязные как черти, быстро напихали в машины детей и умчались в сторону леса, сразу скрывшись в клубах пыли. Когда грузовики вернулись за следующей партией ребятишек, над селением опять появились вражеские самолеты. На этот раз треск и грохот слышались отовсюду.

— Ложись! — хрипло кричал лейтенант. — В канавы! В щели!

Один самолет, волоча за собой черный шлейф, стал забирать в сторону, а потом вдруг резко клюнул носом и врезался в землю. Оттуда донесся глухой взрыв. А из лесу, обходя селение, показались бегущие цепью красноармейцы. Они бежали наперерез немцам, двигавшимся с севера, и те сразу повернули обратно.

— Бейте их! — радостно кричал лейтенант, уже не обращая внимания на вражеские самолеты.

— Сюда! Сюда! — звали его со всех сторон в укрытие.

Какая-то женщина даже ухватила его за рукав, но тут опять задрожала земля, опять в разные стороны полетели комья глины, и все кругом заволокло гарью.

Лейтенанта швырнуло на землю. Когда он, оглушенный, пришел в себя, рядом кто-то всхлипывал. Лейтенант приподнялся. Сквозь клубы дыма на него смотрели испуганные глаза молоденькой девушки.

— Цела? — спросил он.

— Не знаю, — почему-то ответила девушка и, вскочив, бросилась в сторону леса.

— Куда ты? Заира! Я здесь… Заира… — кричала, пробегая мимо лейтенанта, высокая смуглая женщина с косынкой в руке.

— Мама!.. Мам-а! — стремясь догнать смуглую женщину, звала ее другая девушка, почти девочка.

Она появилась из облака пыли внезапно, но все же лейтенант успел схватить ее на бегу и вовремя передать в чьи-то заботливые руки, протянутые из щели.

— Давайте Изету сюда! — донеслось до него оттуда.

Это было последнее, что он услышал в тот день. Упавшая поблизости бомба тоже была последней. Налет кончился.

Когда стало ясно, что немцы улетели, бойцы положили неподвижное тело лейтенанта на плащ-палатку и понесли его к уцелевшей машине.

Поздно вечером в селении хоронили погибших. Двадцать шесть голых, неприбранных, торопливо насыпанных холмиков прибавилось тогда на местном кладбище. Среди них — и могила Азаухан. Всю ночь проплакали возле нее Заира и Изета.