Владимир Дягилев - Доктор Голубев

— Повыше… поднимите меня повыше… — просил он санитаров.

— Василиса Ивановна, принесите еще подушек, — распорядилась Ирина Петровна.

Сухачева уложили, он как будто успокоился. Санитару и няня ушли, Ирина Петровна осталась возле койки. Сухачев часто дышал, и при каждом вдохе брови вздрагивали — он сдерживался, чтобы не застонать.

— Полечат — легче будет. Это пройдет, голубчик, — говорила Ирина Петровна, легонько дотрагиваясь до плеча Сухачева.

Через час больному сделалось хуже. Он метался, ловил открытым ртом воздух.

— Аллочка, сходи за кислородом, — попросила Ирина Петровна, выходя из палаты.

— Вот еще! У меня своих дел…

— Сходи за кислородом.

Ирина Петровна сказала это таким властным тоном, что рыженькая Аллочка быстро вскочила и побежала в ординаторскую.

— Начальника надо вызвать, — сказала Аллочка, возвращаясь и подавая Ирине Петровне серую упругую подушку с кислородом.

На отделении было так заведено: когда бы ни поступил тяжелый больной, о нем обязательно докладывали начальнику. Но сегодня Ирине Петровне не хотелось звонить начальнику. Она видела, что Голубев так и не установил точно, что у больного. Начальник станет ворчать, первое дежурство молодого врача будет омрачено. Ирина Петровна сделала вид, что не расслышала Аллочку.

Кислород немного облегчил состояние больного. Но через некоторое время Сухачеву вновь стало хуже. И тогда Ирина Петровна, оставив подле больного санитарку, пошла к телефону.

Сначала в трубке раздавались протяжные гудки, затем послышался сухой кашель, хрипловатый голос:

— Слушаю.

— Товарищ начальник, докладывает Гудимова.

— Что случилось?

Ирина Петровна обо всем рассказала.

— Какой диагноз?

— Центральная пневмония.

— Гм… центральная.

Трубка молчала.

— Кто дежурит?

— Майор Голубев.

— Гм… Понятно.

Снова молчание.

— Так что делать, Иван Владимирович?

— Сердечные вводили?

— Да. Кислород даю. Еще что?

Иван Владимирович покашлял, что-то пробурчал и положил трубку.

В углу квадратной комнаты стояли большие старинные часы. Высокий дубовый футляр выцвел от солнца и времени, стал серым и походил на каменную глыбу. Бой у часов — сердитый и короткий; не успевая разрастись, он таял, утихал и прятался в своем ложе. А все звуки в этой комнате казались приглушенными, осторожными, пугливыми. Входная дверь обита войлоком и клеенкой, щели в рамах заткнуты ватой, стены в коврах, на полу ковры — они впитывали, поглощали все звуки.

Эта комната — рабочий кабинет Ивана Владимировича Пескова. Перешла она к нему по наследству от отца — тоже врача.

Кабинет пережил революцию, войны, блокаду и остался почти таким же, каким был полвека назад, точно толстые каменные стены и выцветшие ковры уберегли его от влияния времени.

Иван Владимирович неоднократно намеревался переделать свой кабинет, но, оглядывая огромные шкафы, набитые старыми книгами, массивную люстру, дубовый, как бы впаянный в пол стол с бронзовыми сфинксами и старинным чернильным прибором, оттоманку, покрытую потертым персидским ковром, облезлую медвежью шкуру, на которой он, еще мальчишкой, любил лежать и молча смотреть, как отец, сутулясь, пишет или читает, — оглядывая все это, напоминающее об отце и детстве, таком близком сердцу, Песков с грустью откладывал переустройство своего кабинета на будущее.

Однако и сюда, в этот «медвежий уголок истории», просачивалась современная жизнь, на столе рядом с бронзовым сфинксом появился телефон, на оттоманке лежали свежие газеты, а в углу над часами был прибит маленький красный флажок — это внук Ивана Владимировича, Валерик, в праздник Первого мая проник к дедушке в кабинет и оставил свой подарок.

В эту ночь Иван Владимирович тоже не спал. Он сидел за своим рабочим столом в домашнем теплом поношенном Халате, в валенках, шевелил лохматыми бровями и, склонив набок большую круглую голову, покрытую реденькими седыми волосками, точно прислушиваясь к чему-то, покашливал и что-то бормотал. Иногда он хватал авторучку и быстро, бочком писал своим неразборчивым докторским почерком. Чаще всего он обрывал фразу на полуслове, скрипя пером, зачеркивал написанное, сердился: «Не то, Ересь!» — и снова как будто прислушивался.

Когда он сердился, то лицо его, уши, шея краснели и даже на голове сквозь реденькие волосики просвечивали красные пятна.

Перед ним лежала стопка бумаги. Бумагу Иван Владимирович нарезал сам, «по старинке», — восьмушкой, как привык нарезать еще с гимназических лет. Тут же стоял стакан черного кофе в серебряном подстаканнике. Иван Владимирович любил во время работы пить кофе.

Он работал уже несколько часов и все не мог закончить статью о гастритах, которую заказал ему медицинский журнал.

Зазвонил телефон, коротко и негромко. «Кто же в такой поздний час?» Иван Владимирович прикрыл халатом грудь, кашлянул, взял трубку.

Рассказ Ирины Петровны его чрезвычайно взволновал. Прежде всего потому, что дежурил сегодня его подчиненный, молодой врач, который может растеряться и не оказать нужной помощи. Опасения Ивана Владимировича подтвердил диагноз: «центральная пневмония». Доклад сестры о тяжелом состоянии больного никак не вязался с диагнозом. Иван Владимирович видел на своем веку сотни «центральных пневмоний», и все это было не то, о чем рассказала сестра. Может быть, она ошиблась, преувеличила? Нет, Ирина Петровна — опытная сестра. Иван Владимирович верил ей, как себе.

Интуицией, «…надцатым» чувством, как он сам любил говорить, Иван Владимирович понял, что с больным что-то не совсем обычное.

Он встал, почти бесшумно прошелся по кабинету. На ковре, наискосок от стола к часам, была вытоптана серая дорожка — Иван Владимирович любил ходить в минуты раздумья.

Сейчас он думал о том, как ему поступить. Положиться на молодого врача? Правда, Голубев способный человек: хорошо подготовлен, любознателен, легко схватывает и усваивает все на лету, за спиной у него опыт войны и факультет Военно-медицинской академии. И все же Иван Владимирович испытывал чувство беспокойства, которое, он знал, не даст ему уснуть.

Быстро переодевшись, он вызвал санитарную машину и вышел из кабинета. Ирина Петровна не удивилась приходу начальника. За пятнадцать лет работы он приходил по ее звонку не раз. Но сегодня он был почему-то не в духе, Пришел в отделение и сразу же заворчал:

— Что это у вас так ужасно дверь хлопает?

А дверь всегда немножко хлопала, и ничего ужасного в этом не было.

— И в кабинете еще не убрали. Грязь…

А в кабинете всегда убирали утром, до прихода начальника.

Ирина Петровна молчала. Зачем оправдываться, если у старика плохое настроение? По привычке она помогла ему завязать халат и повела в сто седьмую палату.