Виктор Ревунов - Холмы России

— В данном случае это бесполезно… Она, как приедет, напишет мне. Я скажу, как получу письмо, — сказала Полина Петровна, чтоб малой этой надеждой хоть чуть обрадовать Кирьяна.

Ямочка от задумчивой улыбки скользнула по щеке его, на миг задержала взгляд Полины Петровны.

«Какая чистая улыбка, — отметила она и подумала, что слов не надо, па такую улыбку потянулась женщина, как к первой весточке, которую посылает сама любовь. — И из этой улыбки вышла такая трагедия… Нет, нет, эта улыбка позвала ее молодость на праздник».

— Адрес я могу дать.

— Зачем же зря протирать его?

Он попрощался и пошел вдоль берега на хутор.

Полина Петровна вернулась к крыльцу.

— Если бы я имела такую колдовскую силу, я сделала бы ее мужа счастливым с другой. А они, Киря и Феня, были бы вместе.

— Они будут вместе без твоей колдовской силы, — сказал Родион Петрович. — Эта трагедия свяжет их еще крепче, как в бурю крепче затягивает узел, которым к берегу привязан плот.

— Бывает, что плот уносит.

— Но узел остается.

Кирьян с отцом работали в лесу, за хутором на старой гари, засоренной сухостоем и преющим валежником, по которым разрослись непролазные малинники, молодые, со свежими побегами, а старые засыхали.

Кирьян разбирал валежники, рубил сухостой и таскал к дороге, где горел большой, со стог, костер. В огне его сгорало гнилое, хилое и мертвое все, что потеряло связь с землей, плесневело, было прибежищем всяких жуков, сороконожек, червей и гадов.

Никанор на расчищенной уже делянке пробивал ломом неглубокие скважины, в которые бросал желуди, полные, чистые и гладкие, со спелой желтинкой.

Будет тут когда-то дубовый лес: вот из этих скважин, где в земном тепле пригреются и распарятся желуди, в поту родов своих прорастут дубки с резными, слабыми, нежными листьями. На ветрах, на солнце, в дождях дубки окрепнут, новые листья дадут, и корни протянутся в глубины из своего гнезда. И первое усилие, чтоб зародился, тронулся лес, сделал человек. Никанор опускал в скважинки желуди, которыми полна была сумка. Весь будущий лес в этой холщовой сумке. И никто знать не будет, как было, как двое начинали этот лес. Кто они.

А может, и не забудется: может, назовут Никаноров лес или стремновский лес. Как в городах зовутся улицы по имени тех, кто начинал их, так и леса хранят в зеленых чащах своих память о тех, кто сеятелем леса прошел когда-то далекой по времени пустошью или такой вот старой гарью.

Никанор сел на пенек отдохнуть. Глядел, как работал сын. В одной гимнастерке: жарко. Ватник валялся на траве, где куча белых грибов, подберезовиков и подосиновиков.

— Ходи покури, — позвал Никанор.

Кирьян сел рядом с отцом на ватник.

Стынью тянуло из овражка за дорогой, затопленного багряным половодьем осин.

— Ты что-то вчера от Родиона Петровича веселый пришел? полюбопытствовал Никанор.

Кирьян не сказал, что Полина Петровна получила письмо от Фени: доехала хорошо. А Москва такая красивая, писала Феня.

Не разговаривался чего-то сын.

— Грибов много. К войне, бабы говорят, — сказал Никанор с уверенностью, что уж тут-то сын заговорит, скажет что-нибудь.

Кирьян затоптал окурок. Поднялся и пошел с топором рубить сухостой.

«И не разговаривает, ишь ты, будто кто виноват», — подумал Никанор.

Пока работал он, жарко было, а посидел чуть, и ознобило спину: холодает, как за полдень время, короче путь солнца к своему закату.

От дороги послышался конский топот.

Показался Стройков. Конь по живот в грязи. В грязи и сапоги Стройкова. Видно, не разбирая дороги мчался.

Никанор и Кирьян с неподвижностью смотрели на него: опять что-то случилось. Чувствовалось, так прямо к ним сюда и спешил.

— Бог помощь! — крикнул Стройков. Слез с коня.

Подошел к костру, от которого далеко раскалялся воздух, блестел.

Лицо у Стройкова усталое, но, как всегда, весел, глаза насмешливы и жестоковаты.

— Что делаете тут, лесники-объездчики?

— Лес заводим, — ответил Никанор.

— Когда же, лет через полета, плоды этих трудов увидим? Далековато. Кирьке лет семьдесят будет с лихом, поди? Отбегает свое по бабам. На старух курс возьмет.

Никанор засмеялся, а Кирьян застучал топором по засохшей с пожара осине, что и не разберешь: обиделся на шутку или нет?

— Его старухи, Алексей Иванович, сейчас еще в люльках соски сосут.

— К той поре подоспеют. Да он и молоденькую не пропустит. Прилюбит в этом лесу. Так что погуще сажайте, чтоб за чащей не видно было. А то опять история выйдет… Такую бабу в Москву упустил, — сказал Стройков. — Уж припаял бы, раз от мужа отпаял. Ошалел Дмитрий-то. Бежал, дурак.

Стук топора осекся. Никанор цигарку свою уронил.

— Кто бежал?

Стройков сел на валежник, который затрещал под ним.

— Змей тут нету?

— На пенек бы лучше, Алексей Иванович, — с торопливостью сказал Никанор.

Стройков пересел на пенек.

— Сообщили сегодня: под вечерок вчера бежал Жигарев.

— Митька?

— Да.

— Что же он наделал! — с горестью пожалел Никанор.

— Дурак он! — выругался Стройков. — Зимой и так бы пришел. Ему срок сократили. Всю обедню себе испортил. Себя он теперь надолго вычеркнул. Вот и дела: ловить будем.

— Не по делу бы когда заехали, — подосадовал Никанор, что подступала теперь тревога к самому их двору.

— Заеду, когда по фантазии Родиона Петровича все люди красотой просветятся. И дел у меня не будет, а только приятные новости. Вор не грабит, а свое отдает, последнюю рубашку, только возьми для доказательства, что прежде он чужое снял, а теперь такое в нем благородство, что свое отдает с веселой улыбкой.

Подошел Кирьян, вонзил топор в корч, который содрогнулся от удара.

— Садись и слушай, — сказал Стройков Кирьяну. — Это и тебя касается, Никанор Матвеевич.

— Так мы, Алексей Иванович, и стоймя хорошо слышим, — ответил Никанор, видя, что сын не садится.

— Все равно. Хоть стоймя, хоть лежмя, а слушайте.

Некоторые указания будут. Поймать надо как можно скорее, не натворил бы чего. Может пойти на все: и убить, и поджечь. Проглядывайте регулярно глухие места. Но будьте осторожны. Вооружен, возможно. Он в глухик местах будет скрываться и выходить к людям: жрать ему надо. Вокруг этих мест и надо смотреть. Голод его выгонит, и он оставит след или на глаза попадется.

— Тут оставит, а в другое место уйдет, — усомнился Никанор, что так можно изловить Жигарева.

— От тебя уйдет, к другому придет. В дереанях предупреждены: поодиночке в лес не ходить и вообще пока воздержались бы. Так что и за одиночками глядеть: нет ли какой связи с ним? Брод под наблюдение возьмите, клади. Но во всем сами смекайте. Тебя, Никанор Матвеевич, учить нечего. Лес тебя своей грамоте годов, поди, тридцать учил. Высшее образование. За поимку денежное вознаграждение. И еще, — продолжал Стройков, — надо будет сказать, что заезжал, мол, Стройков и сказал, будто бы на хуторе Жигарева ждать нечего, не пойдет на хутор. Знают, где его место, — так Стройков сказал для слуха, что Жигарев сюда, на хутор, где ждать на будут, и пришел. Так шумом гонят рыбу: она уходит от шума туда, где тихо. В том и смысл всего шума, что от шума рыба уходит в тишину, где самое-то страшное — сеть.