Марк Гроссман - Гибель гранулемы

Потребовал у Павла адрес Вакориной и, увидев, что Абатурин колеблется, строго поднял вверх палец:

— И никакви́ возраже́ния!

Записав адрес на бумажке, высыпал в портсигар новую пачку табаку, съел на ходу кусок хлеба с колбасой — и исчез.

Вернулся в десятом часу ночи и еще с порога закричал Абатурину:

— Ка́ква пре́лест е тази́ Аничка!

— Понравилась? — краснея от удовольствия, спросил Павел и поторопил Влахова: — Ну что? Говорил с ней? О чем?

Оказалось, что Влахов вызвал Вакорину из дома, но почти не дал ей говорить, боясь, что не успеет выложить массу важных сведений. Во-первых, он сообщил, что вопрос, по которому пришел, — это «вопрос на живот и смерт», затем убедительно, по его словам, доказал, что явился «по собственно желание, без прину́да», не преминул добавить, что во всяком деле главное «воля за победа» и «в общи черти» рассказал Вакориной, как тяжело страдает Павел из-за того, что она не пришла на свидание. Он уверял, что это сообщение поразило Вакорину, «ка́то гром от ясного небе» и что, коротко говоря, надо подумать о свадьбе.

Растерявшийся Павел все время пытался узнать, что говорила Вакорина, и удалось ли условиться с ней о встрече. Но довольно скоро выяснилось, что Анна вообще почти ничего не говорила, а о встрече Влахов с ней забыл условиться. Он только спросил ее «Няма́те ли няка́ков вопрос?», а она покачала головой. Тогда он сказал:

— Позволите ми да ви сти́сна рука́а?

Она покраснела, протянула руку и отозвалась:

— Пожалуйста, пожмите, если это так необходимо.

— Значит, ты ни о чем не договорился? — упавшим голосом заключил Абатурин.

Влахов хлопнул себя ручищей по лбу, и лицо его выразило крайнюю степень страдания и самоуничижения.

— Фо́рмен глупа́к! Що за дя́волщина! Истинска глу́пост! — корил он себя.

Немного успокоившись, покачал головой:

— Не, драги́, то́ва не е работа!

И пообещал в самое ближайшее время исправить свою ошибку, сообщив, что в запасе у него есть «хитра маневра».

Почти совсем уснув, он услышал, как кашляет в кровати Павел, и, с трудом разлепив веки, потребовал:

— Ты тря́бва да взе́меш лекарство!

— Обойдусь без порошков, — отказался Павел. — Это пройдет.

Ночью они оба ворочались в кроватях, иногда тихонько вздыхали, — такие разные и удивительно похожие люди: большие рукастые парни, искренние и простые, никогда не лгавшие ни себе, ни другим.

На другой день, после смены, Блажевич отправился в диспансер и вернулся в общежитие затемно.

— Усе выходит до́бра, — шепотом сказал он Павлу. — Катя — гэ́та разумница.

— Что вы надумали? — тревожно спросил Павел, еще не успевший забыть дипломатической экспедиции Ивана Влахова.

— Она наладит свидание.

На другой день прямо с работы оба товарища прошли к Поморцевой.

— Я выведала, — весело сообщила Катя: — Вакорина уже не консультируется у нас. Ее консультируют и лечат в поликлинике на левом берегу. Вечером и утром — уколы. Можно завтра застать ее там. Я помогу.

— Спасибо, Катя, — поблагодарил Павел. — Я у вас кругом в долгу.

— Вот еще! — засмеялась Поморцева, и ее черные глаза лукаво засияли. — Это я у вас, Паша, в долгу… Значит, завтра в шесть вечера. Приезжайте прямо туда.

Пока она записывала на бумажке адрес для Павла, он вспомнил о ее подруге и подумал, что проявляет крайнюю невежливость, говоря все время о своих делах и ни разу не поинтересовавшись делами Юли.

— Как она? Скучно одной?

— Кому?

— Юле.

Подавая бумажку с адресом, Катя рассмеялась:

— Одной! Ей Линев скучать не дает.

— Кто? — удивился Блажевич.

Катя сконфузилась и покраснела, поняв, что товарищи ничего толком не знают о сердечных делах Линева и что она, следовательно, выдала его тайну.

— Погляди то́льки на яго́! — восхитился Блажевич. — Вось табе́ и «занят»!

— Ну як Катерина? — по дороге домой спрашивал Блажевич.

— Даже умнее тебя! — весело хвалил Абатурин.

— Где были? — спросил Линев, когда они явились в общежитие.

— Мы были заняты, — многозначительно произнес Блажевич, подражая баску Линева.

Тот подозрительно посмотрел на сварщика и, неожиданно покраснев, усмехнулся:

— Выведали?

— А что выведывать? — сделал невинную физиономию Гришка.

Линев не успел ответить. В комнату шумно вошел Влахов.

— Мо́ят дру́гар ми обя́ви социалистическо соревнование, — доложил он монтажникам. — Ух, едва ди́шам!

Оказалось, его вызвал на соревнование русский монтажник, вежливо пообещав своему болгарскому другу помочь в деле. Но соревноваться с кадровым магнитогорцем было нелегко, и Влахов сильно устал.

Рассказывая об этом, болгарин вдруг стукнул себя ладонью по лбу, опять влез в рукава пальтеца — и убежал.

Явился через полчаса, нагруженный свертками и коробками, вытащил из карманов две бутылки водки.

— Руска ра́кия от жи́та, — постукал он твердым ногтем по стеклу бутылки. — Добра репутация.

— Чего это? — удивился Линев.

— Ро́жден ден, — пояснил Влахов. — Едва що не забра́вих. Девически па́мет.

Он налил товарищам водки в стаканы, подложил каждому закуски и сказал с веселой непосредственностью:

— С тако́в дру́гар нико́га не е скучно!

И хотя в данном случае «другар» обозначал единственное число существительного, все поняли: Иван имеет в виду всех.

Его дружно поздравили с днем рождения и выразили сожаление, что не сумели, по вполне понятным причинам, заготовить подарки.

— И без то́ва има́м много, — рассмеялся Влахов. — Благодаря́.

Он посмотрел вопросительно на Абатурина, смешно заморгал глазами:

— Ха́йде да изпе́ем не́що?

Павел неуверенно поглядел на Линева:

— Можно?

— Только тихо. Поздно уже.

Они запели «Подмосковные вечера». У Влахова был могучий бас, и в паре с баритоном Павла голос болгарина звучал мощно и мягко.

Кончив петь, несколько секунд молчали, еще живя песней.

— Той има́ приятен глас, — похвалил Влахов Абатурина, обращаясь к Линеву. — Той пе́е добре. Гласови́т славе́й!

— Не перехваливай, — улыбнулся Линев, — а то он совсем покраснеет.

— Продо́лжавай! — попросил Влахов Павла.

— Поздно, — покачал головой Линев. — Люди спят уже.

— Тихо, — обнял бригадира Влахов. — На бо́рза рука.

— Нельзя, Ваня, — мягко отказал бригадир, — ни тихо, ни быстро. Ночь.

Перед сном решили покурить. Влахов заглянул в портсигар и вздохнул:

— За е́дна седми́ца изпуши́х сто грама тютю́н!

Павел дал ему папиросу, и они молча задымили.

— Ка́пка по ка́пка ка́мек пробива́, — внезапно зашептал Павлу Влахов. — Не тря́бва да па́даш духом.

Этому искреннему человеку до всего было дело. Он, верно, уставал от множества обязанностей, служебных и добровольных, он все-таки был не в родной стране, и это, разумеется, заставляло его в известной мере сдерживаться, — и тем не менее он каждому норовил помочь и всем интересовался.