Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Но до того как это достигнет апофеоза, можно метко пущенной стрелой взлететь под самый купол, чтобы оттуда, с высоты, наблюдать этот праздничный, сверкающий поток, заполнивший широкую лестницу, и так, со стороны, но всем существом (да и обличием тоже, потому что сегодня, первого сентября, Нина впервые не чувствует ни малейшего неудобства от своих одежд, приведенных предыдущими стараниями к полному соответствию высоким модным стандартам) чувствовать свою принадлежность этому могучему движению. И как витая плеть, звенит, подхлестывая его, пронзительная трель звонка.

(И тогда она почувствовала то же, что было у нее уже два, раза с Виктором — один раз там, перед чердачной дверью, а другой раз — в Кратове, когда она прижималась щекой к шершавой коре, когда возникало спокойное чувство полета над рушащейся, вздыбленной землей и только хотелось, чтобы этот полет длился подольше, дольше, чтобы он никогда не кончался, хотя, конечно, такого не может быть.)

Так радостно, неожиданно даже начался этот год. Кратовская жизнь выдохлась, иссякла задолго до конца августа. Тут все сыграло свою роль: и конфликт, так и не проявившийся, вызванный появлением Виктора, и обвинение в воровстве, конечно, осевшее в памяти Татьяны (пусть она потом в нем разуверилась, но все равно тень какая-то осталась), и разоблачение выдумки с Борисом (а так хотелось с ним познакомиться, если честно признаться), и ставшие регулярными и такими приятными отлучки из Кратова в Москву (корысть, черт побери, заела!), и, что вовсе удивительно, возобновление после той случайной встречи отношений с Антошкиной, к которой Нина заглядывала на факультет, чтобы передохнуть от беготни по магазинам, пообедать в родной столовой «под аркой» или даже, если было настроение, выпить, вместе с Антошкиной, разумеется, по чашке кофе в роскошном кафе «Националь» на углу Манежа. Было тут, конечно, и некоторое победительное чувство, особенно когда они сидели в этом кафе, а сквозь высокие, почти от потолка до земли, стекла был виден оживленный перекресток Манежа и улицы Горького, на котором минувшей зимой, в разгар каникул, Нина рыдала от одиночества и неприкаянности, а теперь ведь все это ушло-прошло, все в полном порядке, у нее даже есть жених, о котором дура (нужно быть к ней, наверное, снисходительнее, да и благодарной за все это, но ведь из песни слова не выкинешь, даже если оно такое грубое) Антошкина не переставила спрашивать. Да есть он, есть — ну что тут особенного, обыкновенный принц, черт побери, с машиной, конечно, и квартирой, а в квартире — картины на стенах и мебель в чехлах, а родители — в долгой заграничной командировке, года через два только вернутся.

Все это не так уж трудно придумать на третьем году московской жизни. Алла Константиновна, конечно, была права, предполагая, что Москва может многое дать молодой провинциальной дурочке (ну если уж Антошкину обозвали, к себе тоже не стоит быть снисходительной, потому и скажем прямо — дуре).

К тому же от Антошкиной протягивалась прямая нить к остальным девочкам из их прежней комнаты, к тому желанному мероприятию с шампанским и конфетами, когда все будет прощено, забыто и восстановлено. Наверное, только тогда и удастся вытащить из души эту старую занозу.

Но сначала нужно было решить, как быть с вещами. А как решить? Куда девать всю эту уйму тряпок, коробок (с обувью) и прочее барахло? Все это громоздилось в квартире Канталупов на Таниной кровати. Черт его знает, почему именно на кровати, словно Нина не могла найти ему другого места в такой большой квартире. Но тем более нужно было все это куда-то ликвидировать, потому что не вечным же будет кратовское сидение, а куда девать, спрашивается?

Честное с ниш в пору дешевую распродажу устроить, а на вырученные деньги купить несколько книг в букинистическом. — они много места не займут, их у Тани оставить можно, чтобы в общежитии не украли. Но ведь это так, мечта идиота, не будет Нина, конечно, все это богатство разбазаривать, должна, в конце концов, блистательная амазонка иметь соответствующие одеяния! Ну хорошо — не будет. А хранить их где? Все мудрейшая Алла Константиновна, кажется, предусмотрела — как дочку развлечь, как ей горькую пилюлю подсластить, а о том, куда это лекарство девать, не подумала, наверное. Или знает все-таки — нужно ей — только позвонить?

А может, действительно, — хорошо бы собаку, купить? В том смысле, что женихом обзавестись. Пускай только женихом — безо всяких там сыто-благополучны., перспектив в виде дома полной чаши, благовоспитанных карапузиков (двух или трех?), восседающих рядом с ними, довольными родителями, за чинным утренним чаем (а как же столь необходимая по утрам чашка кофе? Да подождите вы, ну что вы все кричите и требуете? Мне после утренней пробежки ванну принять надо! Не понятно разве?), безо всяких там соблазнительных атрибутов в виде широкой двухспальной кровати и нежного поцелуя в лоб — «Спи, котик!» — «Спи, кошечка!». На фиг все это нужно? Пусть он будет только женихом с квартирой (хоть двухкомнатной в Теплом Стане), чтобы можно было все это имущество спокойно расположить (надо полагать, что не сопрет он ничего), по только без родителей (зачем ей всякие косые взгляды и кривые улыбки, да с нее и собственной мамочки хватает — неизвестно, как она еще к этой ситуации отнесется, но в свете новых обстоятельств простит, манерное), родители пусть будут (вообще-то!), но в какой-нибудь дальней поездке — на острове Врангеля или, лучше бы, где-нибудь за границей, в Африке, например, сейчас многие едут…

К тому же ей в данный момент ничто обзавестись женихом не мешает. Это в том плане, что опасения, возникшие после встречи с Виктором, оказались несостоятельными (а как она испугалась тогда! Правильно говорят: век живи, век учись — и ни черта в этом искусстве факта не поймешь, однако хороший был все-таки фокусник).

Но почему все-таки жених, а не дальше и не больше? Ну, во-первых, потому, что помечтать, нарисовать себе можно все, что хочешь: и чтобы красивый (это обязательно), и чтобы квартира, и чтобы родителей не было. Однако — и это даже дура Антошкина понимает — такие варианты не часто попадаются, поэтому и лучше думать об этом как бы в сослагательном наклонении — «жених», при этом и самой приятно (может, что-то будет), и надеяться ни на что не надо (может, и не будет), то есть не забивать себе голову маловероятной манной кашей. А во-вторых, замужество и принадлежность к этому единому и стремительному классу (хотя и говорят, что амазонок не было никогда, что их чуть ли не лукавый Геродот или какой-то еще грек придумал) — несовместимы. Ни по каким соображениям. И правильно было установлено год назад, что можно сорваться, если очень нужно будет, но именно сорваться и накуролесить, а не вступать в эту обдуманную, заставленную тихими радостями жизнь. Да в ней не только не повернешься — в ней, такой тихой, и трубы не услышишь, потому что только успевай желания и повеления супруга-властителя улавливать и исполнять. Какие уж тут трубы! Разве что водопроводная мелкой дрожью затрясется. А стоит ли ту трубу на эту менять? Нет конечно.