Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Значит, жених. А тут и Лев Моисеевич, застав ее как-то в квартире на Солянке перед разложенным богатством, походя заметил:

— А вы, оказывается, невеста с приданым? Или уезжать куда-нибудь собрались?

Мина ему что-то промямлила про то, что это пока нельзя на Стромынку перенести, потому что там абитуриенты все заняли, но она скоро, конечно, эту комнату, вернее Танину кровать, освободит, а пока — простите, пожалуйста.

— Ну отчего же? — любезно не согласился этот надменный Канталуп. — Это ведь все очень красиво, наверно. Может быть, вы что-нибудь прямо сейчас продемонстрируете?

Что это на него любезность, действительно, накатила? Но, если хочет, отчего нет? Да и Нине самой, бог знает как хочется хоть что-то из этого еще раз посмотреть, а уж показать кому-то — это и вовсе предел мечтаний.

Вот только что показать? Ну конечно, какое-нибудь сверхпотрясное мини, пусть оно и не вызовет у него, старой развалины, естественного восторга, переходящего в ликование. Но ведь не для него она все это покупала, а для себя, конечно, — нот пусть и смотрит, если захотел.

— Войдите! — крикнула Нина, одевшись и наскоро приведя в порядок всю эту свалку на кровати — обстановка для демонстрации все-таки должна быть соответствующая. Ей самой понравилось, как это прозвучало — «Войдите!» Но, в конце концов, для чего все это покупалось, как не для таких вот и похожих сладостных минут? Интересно, сколько их, — этих минут, будет? Не забыть бы потом, как и пристало экономисту, посчитать, во сколько каждая из них обойдется.

— Да! — сказал Лев Моисеевич. Он присел на пуфик около зеркала и принялся обзирать ее в этом коротеньком наряде с довольно низкой точки зрения, отчего он, наряд, ну и она сама (за счет стройности) несомненно весьма выигрывали. Нина видела это, скользя взглядом мимо лица Льва Моисеевича в стоящее рядом зеркало. Было несколько странно видеть эту немолодую, обрюзгшую физиономию я каких-то сантиметрах от отражения ее голых ног, неестественно даже. Но ведь и сама виновата: нечего было такие мослы отращивать, самое им место в жарком крестьянском труде или на дорожке стадиона, где ценится молодость и физическая мощь. К счастью, она, кажется, ни в какие интимные интерьеры не стремится, а нынешнее противостояние получилось случайно — сам ведь захотел.

— И где же все это вы собираетесь расположить? — спросил Лев Моисеевич, точно угадав ее беспокойство. — В общежитии-то ведь, пожалуй, тесно?

— Тесно, — согласилась Нина, — ума не приложу. Но ведь домой отправлять тоже бессмысленно.

— А еще говорят, — усмехнулся Лев Моисеевич, — что свое не тянет. А я вам доложу, что тянет, ох как тянет.

— И куда? — прикинулась дурочкой Нина.

— Ну к себе, к земле, наверное. Стесняет, одним словом. Так что же вы собираетесь делать со всем этим добром? Может, у нас оставите?

— Да нег, — сказала Нина, — это неудобно, придется вас беспокоить. И не для того я это покупала и шила, чтобы оно где-то лежало.

— Понятно. Но как же тогда быть? Хотя знаете, — потом-то Нина поняла, что сцена эта была заранее придумана и рассчитана, но в тот момент все это выглядело как непредвиденная случайность, — ах, как хорошо, что я это сейчас вспомнил: знаете, кажется, один вариантик имеется. Знакомый уехал надолго, — (ага, уже что-то похоже на те радужные пожелания), — и оставил ключи, чтобы я изредка наведывался, смотрел за его квартирой. Может, туда все это и отвезти? Правда, это далековато, в новом районе.

Ну и что же что в новом — на старый Нина и не рассчитывала. К тому же в новом районе бегать лучше, там просторнее, может и какой-нибудь зеленый массив есть поблизости, на той же Солянке и пробежаться негде — один асфальт и бензин. А городским транспортом куда хочешь доберешься.

— Когда это можно сделать? — спросила Нина, деловито оглядываясь.

— Хоть сегодня, у меня как раз, — (еще одна случайность, конечно), — время свободное есть. Собирайтесь, а я по телефону такси закажу.

Ну что же! Ехать так ехать, как говаривал попугай, когда его кто-то тащил за хвост. Лихая, конечно, шуточка, черный юмор. Но ведь Нина — никакой не попугаи, ничем си этот номер не грозит, а вещи где-то явно нужно складировать. А то, что Лев Моисеевич вдруг оказался таким любезным и находчивым, отнесем на счет туалета, его обалденного влияния, хотя и длилась демонстрация всего минуты четыре или пять — немногим больше, чем у манекенщиц-профессионалок (Нина уже и на нескольких сеансах в Доме моделей на Кузнецком мосту побывала во время своих оккупантских вылазок). Но они ведь этому профессиональному показу специально учатся, балетмейстеры с ними работают, музыку специальную им подбирают, а тут, можно сказать, на одном голом, имеются в виду ноги, энтузиазме. Для начала неплохо. И вот ведь еще что. Нина приготовилась рассматривать эти демонстрации, выходы, ну как их еще назвать? — сияния и сверкания — как некоторое завершение, результат ее неумеренных (но предложенных мамочкой) грат и хлопот, наслаждение купленным и сделанным (за истраченные деньги). А оказывается, это сверкание само по себе способно приносить дальнейшие выгоды, оно — реализация затраченного капитала, и теперь, рассуждая опять-таки профессионально-экономически, на этот капитал можно жить, точнее — на проценты с него, потому что теперь-то, после случившегося, смешно и подумать, что Нина будет что-то продавать, да тем более по дешевке, раз все это есть где разместить и повесить, потому что какой-никакой шкаф там, наверное, имеется. Вот ведь как хорошо получилось!

Интересно, просчитывала ли Алла Константиновна эти отдаленные последствия сосен чрезмерной щедрости? То есть сознательно толкала на этот теперь уже довольно явно наметившийся путь (не будем пока говорить — какой) или просто откупилась от дочери изрядной суммой, чтобы жить в свое удовольствие, или, что более вероятно, хотела договориться таким образом со своей совестью, если некоторое угрызение вдруг появилось? Вопрос. Еще один вопрос в семье Дергачевых. А когда-то казалось, что их только у Канторов много.

Переезд на Каховку (однокомнатная квартира невесть куда сгинувшего товарища) произошел, таким образом, восемнадцатого августа. Еще неделю, до двадцать пятого числа Кратов, старался никуда не отлучаться, словно заглаживая в эти последние дни вину за прежние частые исчезновения. Была еще затаенная надежда, что появится этот не то прощелыга-родственник, не то великий маг и волшебник факта (все зависит от точки зрения), — двухмесячная дача его тоже кончилась, может, приедет напоследок, а то когда еще увидятся. Но, видимо, его или заучили там совсем (хотя едва ли можно научить хоть чему-то такого сумасброда), или не тому учили, потому что не приехал, не пожелал или не успел. Ну что же, переживем, но запомним, а жаль, конечно. Тем более что дни стояли длинные и скучные, и Нина их жила, как повинность какую-то отбывала: договорилась, пообещала, согласилась провести это лето с Татьяной — вот и сиди теперь над ней, рядом с ней, лови ее взгляды, карауль взлеты вдохновенного вранья. Но и последние почему-то прекратились. Тяжело, но неделю вытерпеть можно.