Александр Бусыгин - Избранное

— Мартынов! — сурово сказал он мастеру цеха. — Ты был на бюро, когда говорили, что все недочеты в охране завода надо ликвидировать немедленно?

— Я принял меры…

— А где же они, эти меры? — вспылил Корнеев, — в дыру вылетели?

Мартынов смутился, и густая краска ударила ему в лицо; особенно ярко покраснели уши.

…Инструментальный цех одним из первых объявил себя ударным. На всех собраниях на этот цех указывали, как на образцовый. В местной газете был помещен портрет Мартынова и заметка к портрету под заголовком: «Мастер образцового цеха».

Сейчас Мартынову было очень неприятно услышать о своем промахе. Неприятность эта усугублялась еще тем, что об этой решетке в инструментальном цехе говорили уже не раз. Первый раз ее прорвал в 1921 году Сидоров.

— Зачем это? — спросили его.

— А чтобы не бегать на проходную после обеда с судками, а передавать их домашним через эту дыру.

Оказалось, что Сидоров передавал в дыру не пустые судки, а с «салом» [1] До революции на нашем заводе имело место воровство металлов, и в целях конспирации их называли «салом». .

Другой раз решетку прорвали воры со стороны и унесли много инструмента. Последний прорыв был года полтора назад. Тогда срезали почти все провода.

Правда, в то время Мартынов еще не был мастером, поработал в этом цехе и обо всех случаях с решеткой знал. Но все же ему захотелось найти смягчающие вину объективные обстоятельства.

«Я лучший мастер на заводе. Обо мне и в газете писали и на собраниях говорили, а Корнеев недоволен мною», — подумал Мартынов. Он обиделся:

— У меня цех перегружен заказами, ни одного свободного дня от заседаний — член бюро ячейки, член бюро по рационализации, заочный комвуз, председатель жакта, — ответил он Корнееву.

Шел Корнеев по двору завода, слегка наклонив голову, и думал…

Есть некоторые секретари партячеек, для которых все вопросы до чрезвычайности несложны и много размышлять над ними будто бы не к чему. Такие секретари начинают размышлять только в самую критическую минуту, ругая при этом актив, который, по их глубокому убеждению, никуда не годится и является главным виновником того, что вопросы, требующие четкого и немедленного разрешения, стоят на месте, как тяжело нагруженные вагоны.

Не в пример таким секретарям, Корнеев над всеми вопросами, прежде чем выносить их на обсуждение, помногу думал, успокаиваясь только тогда, когда видел, что вопросы со всех сторон обструганы, осталось только пройти по ним фуганком. Никогда он не рассуждал так: «Хотя и не все ясно, ну да актив не подкачает, вывезет…»

…Как и всегда после обхода цехов, перед Корнеевым сейчас снова встал требовательный вопрос, над которым он бился неоднократно, — вопрос об отношении рабочих к производству.

То, что он сегодня увидел, и еще ряд подобных примеров, о которых он вспомнил, заставили его придти к старому малоутешительному выводу: далеко не все рабочие чувствуют себя хозяевами производства — выводу, заставляющему искать и искать причины этого вопроса.

Корнеев знал отлично об исторических причинах нехозяйского отношения к производству и вел беспощадную борьбу с «хранителями капиталистических привычек», вооружал коллектив ненавистью к рвачам и лодырям, пытавшимся от государства взять побольше и дать ему поменьше.

Присутствуя на собраниях, где подписывались договоры о социалистическом соревновании между цехами, Корнеев особенно сочувственно встречал пункт о бережном отношении к станкам.

В деревообделочном цехе Минька «Ортодокс» — культпроп цехячейки — выступил против внесения в договор такого пункта. Он говорил:

— Рабочий социалистического производства и без соревнования должен бережно относиться к своему станку, ибо он — хозяин своего производства… Такой пункт на пятнадцатом году советской власти для нас позор!.. — Сказав это, «Ортодокс» высоко поднял вздрагивающую от негодования руку и закричал: — Я против такого пункта!

Корнеев выступил «за». Рабочие его поддержали, а «Ортодокса» дядя Степан, фрезеровщик деревообделочного цеха, заставил смутиться и молчать до конца собрания.

— Хоть ты и социалистический человек, — сказал он «Ортодоксу», — а станок у тебя не всегда в порядке, на раме столько грязи бывает, что хоть огород разводи и сажай на нем картошку. Пусть этот пунктик напоминает, кто ты такой и как должен поступать…

Когда Корнеев поднимал среди актива вопрос об отношении рабочих к производству, он чаще всего слышал голые ссылки на исторические причины. Это Корнеева не могло успокоить, он искал, что конкретно в нашей действительности помогает этому проклятому прошлому.

«Нет ли таких „мелочей“, — думал Корнеев, — которых мы не замечаем? А если и замечаем, то не придаем им должного значения, они кажутся нам маловажными, мысли наши задерживаются на них минуту-другую, не подвергая эти „мелочи“ тщательному анализу…»

Одна из таких «мелочей» совершенно неожиданно вскрылась на заседании бюро 17 марта. Но если бы Корнееву сейчас о ней кто-нибудь сказал, он, пожалуй, усмехнулся бы: на первый взгляд эта «мелочь» была столь ничтожна, что, беря ее вне связи с живыми людьми, не видя ее действия, нельзя было придать ей сколько-нибудь серьезного значения.

В механическом цехе Корнеева встретил секретарь цехячейки.

— Насчет бюро зашел? Предупредил всех. Придут. Только бородачи что-то ворчат. Особенно Перепелицын.

— Чего?

— Да просто ворчит, — уклончиво ответил секретарь, и Корнеев по тону ответа догадался, что секретарь знает причину перепелицынского «ворчания», но сказать о ней почему-то не хочет.

— А где он?

— Ты брось, Корнеев, — он успокоится. На него что-то нашло.

— Где он?

— В углу, — недовольно ответил секретарь и сердито ткнул пальцем в сторону Перепелицына.

…Перепелицын видел, когда Корнеев зашел в цех, и все время исподлобья наблюдал за ним, ожидая, когда Корнеев подойдет к его станку.

Не было такого случая, чтобы Корнеев, встретившись с Перепелицыным на собрании, на улице или в цехе, не перекинулся бы с ним парой-другой слов. А два года тому назад, когда Корнеев работал в механическом цехе и его станок стоял рядом с Перепелицыным, их почти всегда видели вместе.

— Так ты не знаешь, почему Перепелицын ворчит? — Корнеев долгим, испытующим и цепким, как тиски, взглядом схватил секретаря цехячейки.

Тот только пожал плечами.

…Перепелицын, увидев, что Корнеев идет к его станку, надел очки и склонился над суппортом, всей своей фигурой подчеркивая сосредоточенность и занятость. Перепелицын до конца еще не решил — виноват Корнеев в том, что произошло в механическом цехе, или нет? Проще всего было бы поговорить с Корнеевым по душам и все выяснить, но Перепелицын один раз уже пытался говоришь, и ничего из этого не вышло.