Александр Бусыгин - Избранное

Не было такого дня, чтобы Андронов, придя в цех, в ожидании гудка не затеял с товарищами разговора и не рассказал, где он вчера вечером был и что видел. А в обед почти всегда собирал вокруг себя кружок и читал газету.

Если в обычные дни у Андронова всегда было много тем для беседы, то после праздников токари ожидали особенно интересных разговоров. Но Андронов всем своим задумчивым видом выражал полнейшее нежелание беседовать с кем бы то ни было.

Подойдя к своему станку, он тщательно осмотрел его, достал из ящика тряпку и старательно вытер пыль со станины.

Пятого ноября Андронова на торжественном заседании премировали патефоном. Получить в премию патефон было заветной мечтой Андронова. Он очень любил пение и музыку.

Токари были уверены, что после праздников первое слово Андронова будет о патефоне. Но Андронов молчал. А когда заметил, что к нему хотят подойти, вышел из цеха.

— Что это с Кузьмичом случилось? — недоумевая пожал плечами его сосед по станку.

— Наверно, пластинок не достал, — ответили ему.

— Навряд ли, — усомнился сосед Андронова. — Скорее всего пружина лопнула…

Последнее предположение показалось очень подходящим. Токари завели спор о качестве старых пружин и новых и про Андронова забыли. Только когда к ним подошел мастер, они вспомнили об Андронове и сообщили о его странном поведении.

— И о патефоне ничего не рассказывал? — удивился мастер. — Может, нездоров парень?..

Рабочий день Андронов начал исправно: не опоздал включить на самоход свой станок ни на одну минуту.

Но мастер, проходя по цеху, заметил, как Андронов долго растирал ладонью грудь и лицо его было задумчивым и грустным. Обойдя цех, мастер остановился за спиной Андронова, раздумывая, спросить ли о здоровье сейчас или в обед. Он знал, что Андронов крепко обижается, если его во время работы отрывают от станка пустяковыми вопросами. И вдруг Андронов запел. Мастер удивился, крадучись подошел почти вплотную к Андронову и притаился за его спиной.

Всегда сосредоточенный и строгий на работе, токарь Андронов пел песню. Пел он тихо и грустно и гладил рукой отполированную старательным резцом шейку колесного ската.

Такой песни мастер как будто никогда не слышал. Он знал «Варшавянку», «Замучен тяжелой неволей»… Замечательные песни! Знал еще много других — и хороших и плохих…

Андронов, совершенно не подозревая, что его слушают., запел громче:

Теперь и слова и мотив показались мастеру знакомыми.

«Где-то такую песню я слыхал», — попытался он вспомнить и медленно пошел по цеху, так и не спросив у Андронова о его здоровье.

Подходя к своей конторке, мастер подозрительно оглянулся вокруг и, сильно фальшивя, но не замечая этого, тихо пропел:

А когда вошел в конторку и ему дали подписать сводку с выполнении производственной программы за октябрь, выражение болезненной напряженности моментально сбежало с его лица. Программа за октябрь была выполнена цехом на сто четыре процента.

«Вот куда удалились мои дни!» — повеселел мастер.

Перед обедом он опять вспомнил слова песни, которую пел Андронов. В конторе, кроме мастера, никого не было, и он затянул смело:

В обеденный перерыв улыбающийся Андронов зашел в красный уголок.

«Ну, сейчас начнет рассказывать», — обрадовались токари.

Но Андронов попрежнему молчал. А когда его спросили, — «играет твой патефон?» — он ответил:

— После расскажу. У меня в голове серьезная мысль… Но рассказывать сейчас мне некогда.

После работы Андронов побежал в завком справиться, принимает ли сегодня вечером председатель Горсовета посетителей.

Из депо он вышел вместе с мастером цеха.

На улице крупными хлопьями бесшумно падал первый ноябрьский снег. Дорога была мягкая и белая, будто бы ее вширь и вдоль покрыли большой свежей скатертью.

— Замечательная погодка! — воскликнул мастер и поднял воротник пальто. Глаза у него искрились хорошей детской радостью. — Люблю я в такую погоду побродить по улице.

— Да, погодка замечательная, — отозвался Андронов и вздохнул отрывисто и шумно.

— Ты что, Кузьмич? — мастер укоротил шаг и пристально посмотрел на Андронова.

— Вопрос один разрешаю…

— А чего ты сегодня утром такой был?.. как будто тебе нездоровилось?

— Здоровье мое, Иван Матвеевич, как всегда — отличное. Только вот думы меня серьезные донимают. Вспомнил я, понимаешь, Москву и…

— Молодость вспомнил и на старость обиделся? — перебил его мастер. — Это бывает, Кузьмич, и со мной. Иной раз, как подумаешь, что за пятьдесят перевалило, — сердце и защемит… Эх, если бы сбросить годиков двадцать! Тебе сколько, Кузьмич?

Андронов был обижен, что мастер перебил его и не дал рассказать, какие думы донимают его.

— Сорок семь, — ответил он недовольным тоном.

— Ну, это еще не много. Мне вот уже пятьдесят первый идет. Годиков двадцать очень не мешало бы сбросить! Работаем мы, как будто бы, неплохо: в прорыве уже который год не бываем… Трудиться я начал с одиннадцати лет, а все кажется, что сделал мало. Хочется больше сделать! Я иной раз выйду из дома за час до гудка и бегу в депо, как оглашенный. А ведь ходу-то всего десять минут. Дом-то наш почти рядом… Молодец Степан Афанасьевич, — выполнил главный пункт наказа железнодорожников.

— Это правда, что молодец, — согласился Андронов. — Он и к нам на окраину электричество провел. Я сегодня к нему собираюсь пойти.

— Постой-ка! — всполошился мастер. — Мне ведь тоже надо через полчаса на совещание к начальнику…

Мастер был уже у своего дома. Он торопливо пожал руку Андронову и заспешил в парадное. И опять Андронов обиделся на него:

«Не захотел выслушать… Убежал!»

Придя домой, Андронов обрадовал жену своим веселым видом. Вчера он после обеда почти все время был грустный и задумчивый. Когда жена стала допытываться, что такое с ним стряслось, он, хотя и мягко, но недовольно прервал ее:

— Не мешай, Катюша. Я должен серьезно подумать.

Вечером жена напомнила ему, что у них есть билеты в театр. Но и в театре он не повеселел и не проронил ни одного слова…

— Надумал? — спросила жена, когда он вошел в дом.

— Надумал, Катюша. Собери, пожалуйста, поскорей поесть и достань темносиний костюм.

— Зачем он тебе?

— Завтра к председателю Горсовета пойду.