Александр Бусыгин - Избранное

Фуражки на вешалке не было. Она была на голове у Сергея Петровича.

«Без фуражки идти мне нельзя, — я простыл. Куда же она задевалась? — сокрушался Сергей Петрович. — Надо поискать».

Он хотел подняться со стула, но не мог.

«Без фуражки я не пойду!» — рассердился он.

В переулке снова загудел заводской гудок. До начала работ оставалось двадцать минут. Голос гудка проник в комнату к Сергею Петровичу, наполнив ее укоряющим гулом.

«Без фуражки не могу… Простыл…»

Сергей Петрович отрицательно покачал головой. Затем его туловище слегка качнулось, наклонилось… Он опустил голову на подоконник, сомкнул глаза… Последнего гудка не услышал.

Котельный завод начал свой новый день без Сергея Петровича Дымова — первый раз за тридцать два года.

Прожил Сергей Петрович Дымов пятьдесят шесть лет, а такое недомогание случилось с ним впервые. Старым он себя не считал. Он носил голову еще прямо, спины не сгибал, плечи у него были широкие, крепкие.

«На таких плечах рессоры можно гнуть», — говорили Сергею Петровичу кузнецы, его товарищи по работе. Одевался он всегда аккуратно, под каждый выходной день брился. Уже давно будучи вдовцом, он в этом году надумал жениться и в выходные дни начал носить галстук.

Предметом его внимания была сорокалетняя Паша Щербинина — рассыльная главной конторы. Ухаживал за ней Сергей Петрович уже два года, но дело продвигалось вперед очень туго.

Паша считала себя женщиной нежной и требовала деликатного подхода и чувствительных разговоров, а Сергей Петрович и в молодости не мог похвалиться этими качествами.

Но все же в последний выходной день дело как будто бы пошло на лад. Сергей Петрович вместе с Пашей был в театре. Весь этот вечер Паша была необычайно ласкова и внимательна к нему, и Сергей Петрович сообразил, что наступило время, когда надо действовать решительно.

— Знаешь что, Паша, — начал он смело, когда они вышли из театра, — женскому полу без мужского полу жить невозможно. А мужскому — полу без женского полу — тоже жить невозможно!

«Хорошо начал», — обрадовалась Паша. Она расстегнула жакет и кокетливо расправила на груди пышный белый бант.

Сергей Петрович, будучи уверен, что сказал: все, что требуется в таких случаях, посмотрел на Пашу, ожидая ответа. Он думал, что Паша сейчас же скажет ему: «Ну, если так, я согласна», — и завтра они начнут жить под одной крышей…

Паша молчала. Молчал и Сергей Петрович. Так они шли долго, до самого дома, где жила Паша.

— Ну, вот мы и пришли, — тихо сказала Паша.

— Пришли, — неопределенно отозвался Сергей Петрович и посмотрел на Пашу ожидающими глазами.

— Спокойной ночи, что ли, — деревянным голосом сказала Паша, потеряв всякую надежду услышать сегодня продолжение нежного разговора.

— А как же насчет моих слов? — встрепенулся Сергей Петрович.

Паша почувствовала, как ее щеки налились густым, горячим румянцем, а по груди пробежал приятный, щекочущий холодок.

— Каких слов? — спросила она слегка дрогнувшим голосом.

— А что я говорил тебе о семейной жизни?

— Хорошие слова, Сережа! Правильно ты рассуждаешь.

— Значит, распишемся? — посмелел Сергей Петрович.

— Как это распишемся?

— В загсе.

— Ах, ну тебя!.. Я — малограмотная, — отшутилась Паша.

Игриво ударив Сергея Петровича ладонью по плечу, она проворно убежала в калитку, с шумом захлопнув ее за собой.

Сергей Петрович на секунду опешил и с тревогой подумал: «Ничего, значит, у меня с ней не выйдет». Но Паша, приоткрыв калитку, выглянула из нее радостная и улыбающаяся и сказала многообещающим топом:

— Послезавтра в отпуск иду — потолкуем как следует. А пока, Сережа, спокойной тебе ночи.

…Все эти дни Сергей Петрович много и с любовью думал о Паше. Вчера, когда озеленяли переулок, он около своей хаты вырыл на одну ямку больше, чем было намечено по плану, и решил, что и дворик свой он озеленит, но посеет не траву, а цветы. Он знал, что Паша любит цветы и ей нравится, когда на улице посажено много деревьев.

За окном — звонкий солнечный день.

Но в комнате стояла хмурая, настороженная тишина.

«Сколько же сейчас будет времени?» — захотелось узнать Сергею Петровичу. Он вяло, ухватился левой рукой за спинку стула, правой уперся в подоконник, но тотчас застонал от тупой боли, пронизавшей все тело; стал на ноги и понял, что идти надо осторожно, иначе упадешь.

Ходики висели над столом. Стрелка остановилась на семи часах. Гирька, натянув цепочку и наклонившись набок, стоила на тарелке, придавив куски нарезанной колбасы.

На столе рядом с тарелкой лежал хлеб, завернутый в газету.

Часы Сергей Петрович всегда заводил перед уходом на работу. И со стола убирал сейчас же, как только заканчивал еду.

«Часы не завел… На столе безобразие», — укоризненно подумал он.

Колбаса и хлеб напомнили ему, что ни вчера вечером, ни сегодня утром он ничего не ел. Сергей Петрович откусил кусочек колбасы — горькая, как полынь. Попробовал хлеб — тоже горький. Держась левой рукой за стол, он налил из маленького жестяного чайника в кружку воды. Выпил половину, остановился передохнуть — во рту попрежнему горечь. Выпил всю кружку, но горечь не прошла.

«Капель бы мятных!.. Дома нет, а до аптеки, пожалуй, не дойду…»

Ноги у Сергея Петровича отекли и отказывались держать его. Надо было ложиться в постель. Кровать стояла у противоположной стены, в углу. Робко передвигая ноги и расставив руки, он начал осторожно отходить от стола…

Исходил на своем веку Сергей Петрович немало. Трудные у него были переходы. До революции дорога на завод не была замощена, и ее пересекал огромный овраг; мост через него перекинули только в тысяча девятьсот двадцать первом году.

Осенью, когда от частых дождей дорога расплывалась, а по дну оврага широким мутным потоком шумела вода, Сергеи Петрович вставал на час раньше и делал, обходя овраг, лишних два километра. А если задерживался дома, то шел напрямик… Шел через грозный поток, ежесекундно пытавшийся опрокинуть его…

Сегодня путь от стола показался самым долгим и самым трудным. Добрался Сергей Петрович до кровати, все время идя вдоль стены, упираясь в нее ладонями и ежеминутно отдыхая. Обессиленный, присел он на кровать, посмотрел перед собой: стол, ходики, сундук — качаются и плывут к нему. Сергей Петрович положил голову на подушку, фуражка скатилась на пол. Напрягая последние усилия, он поднял на кровать ноги и с облегчением вытянулся.

«Как же это меня сразу скрутило? — подумал Сергей Петрович. — Вчера работал, а сегодня лежу, как чурбак».

Он забыл, что и вчера, и позавчера, и три дня назад его беспокоил кашель, во время работы он часто и сильно потел, а вечерами, ложась в постель, чувствовал, как все его тело охватывало ознобом. Он старательно, с головой, укрывался одеялом. Но если бы он сейчас и вспомнил об этом, все равно не поверил бы, что болезнь у него началась не сегодня.